Африканская ферма - [48]

— Всю жизнь мечтал встретить такого человека, как вы, — сказал юноша.

Незнакомец откусил кончик сигары и поднес к ней спичку. Вальдо взял у него с колен тяжелый брусок дерева и подполз ближе. Собачья преданность, с которой он это проделал, могла бы показаться смешной, но незнакомец видел, что творится в душе парня, и поэтому, попыхивая сигарой, оказал:

— Сделайте мне одолжение…

Вальдо вскочил на ноги.

— Нет, нет, сидите. Вам незачем уходить. Я хочу поговорить с вами. Расскажите про свою жизнь. Чем вы занимаетесь?

Вальдо опустился рядом с ним. Вели ему этот человек голыми руками надергать кустарника, чтобы накормить коня или принести диковинные камни с отпечатками ископаемых, или нарвать цветов, растущих на далеких холмах, он бы с радостью повиновался. Но эта просьба!..

— Ничем не занимался, — ответил Вальдо.

— Все равно расскажите про свою жизнь. Мне всегда хочется знать, чем занимаются люди, слову которых я могу верить. Это всегда интересно. Ну, скажем, каково было первое в вашей жизни сильное желание?

Вальдо помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил. Сначала несмело, затем все более свободно. Ведь даже самое небогатое событиями прошлое содержит неистощимые залежи воспоминаний, стоит только копнуть.

Вальдо рассказывал путанно и сбивчиво, часто делая излишний упор на мелочах и преуменьшая значительное, не умея вскрыть внутренний смысл. Что ж, даже самый ясный взор не может слить воспоминания в стройную картину, пока не пройдет достаточно много времени. Лишь после того, как наше «я» того времени, о котором мы повествуем, перестает существовать, — оно соединяется с объективной действительностью и находит свое истинное место в картине. Настоящее и недавнее прошлое представляются нам путаницей, истинный смысл которой выявляется лишь по мере отдаления. Незнакомец прикурил новую сигару от дымившегося еще окурка и слушал, полузакрыв глаза.

— Если хотите, я постараюсь припомнить что-нибудь еще, — предложил Вальдо.

Он говорил с мрачной серьезностью, свойственной всем юным существам, способным глубоко чувствовать. Лишь в двадцать лет научимся мы смеяться, когда на душе кошки скребут. Незнакомец кивнул, и Вальдо стал думать, что бы еще добавить. Он расскажет этому человеку все, решительно все, что знает, что пережил, самые свои заветные мечты.

Незнакомец повернулся в его сторону и произнес:

— Ваше счастье, юноша, что вы живете здесь.

Вальдо смотрел, не понимая. Неужто его идол насмехается над ним? Жить здесь, на этой бурой земле, среди невысоких холмов, вдали от необыкновенного, удивительного мира, и в этом счастье?

Незнакомец угадал его мысли.

— Да, — молвил он, — здесь, среди зарослей карру и красных песков. Сейчас я объясню, что хочу сказать. Для всех нас, с молоком матери вобравших старую религию, настает опасный момент, когда прежнее уже ускользает у нас из-под ног, а нового еще нет. Мы перестаем слышать гром с Синайской горы, но еще не внемлем тихому голосу рассудка. Мы убедились, что религия наших матерей — пустая иллюзия, в смятении мы не видим никаких твердых правил, которыми мы могли бы руководствоваться в повседневной жизни, а жизнь идет, и времени на ожидание нет. — Незнакомец привстал и заговорил, оживляясь: — Нас ведь никто не учил отличать религию от законов нравственных, к которым она так искусно присосалась и из которых вытянула все жизненные соки. Когда мы счищаем гниль и плесень с крепкой стены, нам чудится, будто бы и сама стена прогнила. И лишь больно ударясь о нее головой, мы убеждаемся в ее крепости. Нам внушали, что добро и зло порождаются волей некоего всемогущего существа. И нужно время, прежде чем мы убедимся, что неумолимая заповедь: «Это ты имеешь право делать, этого не имеешь право делать», — вытекает из самой природы вещей. Это опасный момент.

Он посмотрел на Вальдо своими темными, с поволокой, глазами.

— В конечном счете опыт неизбежно научает нас, что разумная и честная жизнь определяется не единоличным волеизъявлением какого-нибудь существа, божественного или человеческого, и даже не самой основой человеческой натуры. Опыт научает нас, что человек, который пролил кровь ближнего, пусть даже он уйдет от возмездия, пусть даже не ждет его геенна огненная, все равно пожнет плоды содеянного: каждая капля пролитой крови будет речь и разъедать ему душу.

Опыт научает, что человек, наслаждающийся любовью, по праву ему не принадлежащей, срывает цветок с отравленными лепестками; кто мстит — держит в руках обоюдоострый меч, — одной стороной поражает недруга своего, другой — самого себя; кто живет для себя одного — тот уже мертв при жизни; кто причиняет зло другому, омрачает собственную радость, и кто втайне грешит, тому суждено предстать перед подлинно неподкупным судьей, — собственной совестью.

Этому нас научает опыт, разум же подсказывает, отчего все должно быть именно так. Но не сразу. Вначале мир колеблется у нас перед глазами и никто не кричит нам: «Войди в эти врата!» Ваше счастье, что вы здесь, юноша! Когда сомнение гложет вас, вы отвлекаетесь от мучительных мыслей, возводя каменные ограды вокруг краалей или запруды. Другие, оказываясь на вашем месте, испытывали то же самое, что и вы; им предложено было другое утешение, и они приняли его.