Африканская ферма - [43]

Необычайно певучим голосом он попросил позволения остановиться на час. Вальдо предложил ему поехать на ферму, но тот отклонил предложение. Нет, он отдохнет здесь, под терновником, и напоит коня. Незнакомец снял седло, и Вальдо отвел коня к пруду. Когда Вальдо возвратился, незнакомец уже сидел в тени, подложив себе под спину седло. Юноша предложил ему лепешек. Тот отказался и только отхлебнул глоток из кувшина. Вальдо лег рядом и принялся за прерванную работу. Присутствие чужого не смущало его. Ведь это не машинка для стрижки овец. Пусть глазеет. Дважды испытать истинный душевный подъем нам не дано. Эту вещь он сделал с любовью и старанием, она ему нравится, но и только. Вещи, как и людей, мы можем любить без памяти. Но вот любовь остыла — и все кончено.

Незнакомец устроился поудобней и зевнул. Видно, его разморила жара, и ему не хотелось ехать дальше по этой местности. Он привык к цивилизованной жизни, привык, чтобы к его услугам всегда были стакан вина, удобное кресло и газета; привык запираться по ночам у себя в комнате, читать книги и смаковать бренди, наслаждаясь радостями физического и духовного бытия. В светском обществе — в том самом всезнающем и всемогущем обществе, от которого нигде невозможно укрыться и которое, подобно кошкам, обладает способностью даже лучше видеть в темноте, — говорили, что бренди он любит сильнее книг, выше же книг и бренди ставит нечто еще менее достойное любви. Но не обращая внимания на все эти толки, он лишь холодно улыбался. Жизнь — сон; и только вино, философия и женщины не дают этому сну превратиться в сплошной кошмар. Так что ж в них худого? Была у его жизни и взглядов и другая сторона, об этой стороне в свете ничего не знали и не говорили. Но таков уж этот премудрый свет.

Слипающимися глазами смотрел незнакомец на убегающую бурую пустыню, однообразную и все-таки прекрасную под июньским солнцем, на могилы, на островерхую крышу дома, возвышающуюся над каменной оградой краалей, на неотесанного парня у своих ног. Смотрел и зевал. Но ведь он пил чай из кувшина этого деревенского малого, и надо было что-нибудь сказать.

— Усадьба вашего отца, я полагаю? — небрежно поинтересовался он.

— Нет, я здесь только работник.

— Хозяева — буры?

— Да.

— Ну и как, вы довольны жизнью?

Юноша ответил не сразу:

— В такие вот дни, да.

— Почему именно в такие?

Вальдо помялся, потом ответил:

— Все так красиво кругом.

Незнакомец внимательно поглядел на него. Несколько мгновений парень смотрел на бурую землю темными глазами, светившимися глубоким удовлетворением, но тут же опустил их и продолжил работу.

Что смыслит этот смешной оборванец в тонкой красоте природы? Вот сам он — человек благородный, утонченный, его душе естественно отозваться на трепетную музыку солнечных лучей и одиночества. Но этот деревенский парень! Может ли уловить еле внятный шепот бытия его слух?!

Помолчав, он сказал:

— Можно полюбопытствовать, над чем вы трудитесь?

Юноша протянул ему свою работу. Красивой ее никак нельзя было назвать. Фигурки людей и птиц, хотя и свидетельствовали о продуманном замысле, отличались почти гротескной нелепостью. Незнакомец внимательно рассматривал резьбу, поворачивая брусок у себя на коленях.

— Где вы учились этому?

— Нигде.

— Эти ломаные линии изображают…

— Горы.

Незнакомец продолжал изучать узор.

— Но ведь в этом заключен какой-то смысл, не так ли?

Юноша застенчиво пробормотал:

— Я просто вырезал что вижу.

Незнакомец пристально поглядел на Вальдо: фигура неуклюжая, высокая, как у взрослого, коренастая, а вот черты лица и особенно эти непокорные вихры на голове совсем как у ребенка. И что-то в этом парне его огорчало и одновременно привлекало. Он испытывал не то жалость, не то симпатию.

— Давно вы трудитесь над этим?

— Девять месяцев.

Незнакомец достал из бумажника банкноту в пять фунтов. Можно прикрепить эту деревяшку к седлу, а потом бросить.

— Продайте мне вашу работу.

Юноша скользнул взглядом по банкноте и отрицательно помотал головой.

— Не могу.

— Вы полагаете, она стоит дороже? — спросил незнакомец с легкой усмешкой.

Юноша показал большим пальцем руки через плечо, на могилу.

— Нет. Это для него.

— Для кого?

— Для моего отца.

Мужчина молча убрал деньги и протянул деревянный брус Вальдо. Он надвинул шляпу на глаза, собираясь, видимо, поспать. Но сон не шел к нему, и немного погодя, через плечо юноши, он стал наблюдать, как тот работает. На обратной стороне бруса Вальдо вырезал буквы.

— Но если, — сказал незнакомец своим певучим голосом, полным мягкой нежности, какой и следа не было в его омраченном взоре, ибо голос человеческий еще долго хранит мягкость, давно утраченную во взгляде глаз, — но если это могильный столбик, то зачем же такая надпись?

Юноша повернул к нему голову, но ничего не ответил. Он почти забыл о незнакомце.

— Вы, конечно, верите, — продолжал незнакомец, — что настанет день, когда разверзнутся могилы и все буры со своими женами начнут разгуливать, проминая этот красный песок своими жирными ножищами. Вы пишете: «Почил навеки». Стало быть, верите, что он воскреснет?

— А вы? — спросил Вальдо, метнув на собеседника мрачный взгляд.