Африка nova - [21]

Потом раздался смех легионеров. – "Лонгин вскормлён скордисскою старухой! Лонгин увидел маму!"

- "А это случайно не твой папаша?.." - Услышал я голос своего центуриона, и вместе с этими словами, меня ощутимо стукнула в бок, брошенная в меня отрезанная бородатая голова.

Голова, отскочив, плюхнулась в бурую, кровавую грязь.

Глаза были закрыты, Заплетённые в тонкие косички, выкрашенные в рыжий цвет, волосы с заметной сединой у отросших корней, сплетались кожаными ленточками с такой же рыжей, перепачканной бородой. У головы было удивительно умиротворённое выражение, покрытого шрамами и татуировками, лица.

Я молчал. Я был потрясён открывшейся мне, той чудовищной игрой, в которую играют эти люди, повинуясь собственноручно придуманным правилам, чудовищным правилам, чудовищной игры...

Мне было стыдно за всех нас. Мне не верилось, в то, что у существ способных на такое, вообще может быть мать.

- "Лонгин, хватит потешать солдат, кончай с этой старухой!" – Кричал центурион.

- "Вспори ей брюхо!" – Орала солдатня.

- "Лонгин, целуй мамашу в темя и тихо перережь ей горло, а то я разделю её напополам вот этим топором..." – Прокричал центурион, доставая из кучи собранных трофеев огромную секиру.

– "...И будет у тебя две мамаши!" - Он захохотал.

Его поддержали солдаты, и даже тяжелораненые, которым смеяться было больно, застонали и закашляли, и горное эхо разнесло и размножило этот хохот, унося высоко в горы.

Я кинулся ему в ноги, умоляя пощадить эту старую женщину. Я клялся в том, что принял её за мать не случайно. Пытался даже что-то говорить ему о неоправданной и ненужной жестокости, плакал и целовал его забрызганные кровью, грязные ноги. Центурион сильно пнул меня и я, потеряв равновесие, упал. В это время он размахнулся и бросил секиру в голосящую старуху. Секира, расколола её голову пополам...

С застрявшим в горле, стоном, старуха повалилась в грязь. Легионеры одобрительно заржали.

В ярости, совсем не контролируя себя, я выхватил нож и бросился на него...

Очнулся я уже в лагере, увидев сквозь заплывшие глаза, лицо капсария (санитара), я понял, что жив и очень расстроился.

Все видели, что дух мой сломлен. Легионное начальство решило отправить меня, "от греха подальше", предварительно пропустив через строй солдат с дубьём, которые не скупились на угощения, весело вспоминая недавний инцидент. Так я оказался здесь..."

Лонгин тяжело вздохнул и замолчал. Спустя какое–то время он словно очнувшись, спросил меня;

- "А ты Кезон, как ты здесь оказался?" – Я вздрогнул от неожиданности.

Я был рассказчиком «не очень», но все, же нужно было время скоротать, и я задумался с чего бы мне начать. В памяти появлялись и исчезали, сменяя друг друга, картинки из моей жизни. Одна "лучше" другой. Сплошная череда бессмысленных событий, а не жизнь. Я чуть прикрыл глаза, пытаясь, сосредоточиться...

Саванна пропитавшись за день ароматами растений, остывая, наполняла ими ночной неподвижный воздух.

Глава шестая

"O tempora, o mores!" — (О времена, о нравы!)

***

"Хи – хи – хи" - залаяла далеко–далеко во мраке гиена и я очнувшись от нахлынувших воспоминаний, начал свой рассказ.

Сначала, спотыкаясь на каждом слове, в конце-концов, я погрузился в поток выныривающих из глубин памяти картинок и медленно поплыл. Всплывали образы, детали, лица. Забытые эмоции вновь заставляли сжиматься моё сердце. Цепляясь друг за друга, являлись из небытия почти забытые и те, что я так тщетно силился забыть. Я вспоминал, как мальчиком с друзьями, мы повстречали старика – гельвета, который через Альпы пешком пришел в святую Лацию, чтобы увидеть море.

Обветренный и грязный, он, повидавший в жизни всё, и потерявший, хотел увидеть закат над морем и умереть на тёплом пляже. Он угощал нас–мальчиков, довольно странным мясом. И говорил, что это мясо, вмёрзших в лёд, на горных перевалах тех боевых слонов из Карфагена, которых вёл с собою Ганнибал.

А мы жевали жареное мясо, и слушали его, не веря его рассказам о множестве костей и черепов, животных и людей тех легендарных армий, чьи замороженные трупы сотни лет кормили лис. Смотрели, как в костре танцует пламя. Тогда ещё мы были очень малы, война казалась нам такой далёкой, блестящей сталью, золотом и непременной славой. О том, что это смерть и горе, старались мы не думать. А он шептал, что это боги, спасая Рим, наслали бури на войско Ганнибала и армия, и так терзаемая постоянными налётами галлов – аллоброгов, несла ужасные потери в чужих горах.

Двадцать тысяч сильных здоровых воинов, чьих-то отцов, мужей и сыновей, бесславно полегло в горах, две тысячи коней, и три десятка боевых слонов. Это была половина всей карфагенской армии...

Мы радовались глупые и просили гельвета сказать, каких богов благодарить за то, что Рим не стёрт с лица земли, как Карфаген позднее...

Ганнибал! Этим именем пугали много поколений римских детей. Оно стало олицетворением того ужаса, который однажды ощутила вся нация, перед лицом невиданной угрозы. Тогда, мальчишкой я, так хотевший стать легионером, не понимал того, как это грустно - им быть.

Часто потом я вспоминал этого старика и вкус этого сладковатого вымороженного мяса...