Афонский патерик, или Жизнеописания святых, на Святой Афонской Горе просиявших - [16]

Юноша возблагодарил Бога, утвердившего сердце его пришествием странника, благодарил и самого посланного к нему от Бога старца, который исполнил душу его радости.

Нимало не медля, вошел он к родителям и просил, по обычаю, благословения в путь. «В горах, недалеко отсюда, — сказал он, — есть довольно добычи: благословите на ловлю и, если замедлю, не скорбите, потому что там много оленей». Желая сделать ему угодное, благословил его отец, благословила и мать, как обычно матерям, и заповедала скорее возвращаться: не угадали они, что не оленей хочет ловить сын их, а что он сам, как олень, жаждет источников полных и ищет истинного источника — Христа. Для большего успокоения родителей послал он в горы ловцов, как бы для того, чтобы облавой согнать зверей к одному месту. К вечеру Растко остался под горой со своей дружиной и, когда все уснули, в глубокую ночь, с немногими из присных своих, которым известна была тайна, предводимый Богом и посланным от Него иноком, пустился бежать. Настал день: благородные юноши искали своего господина, но нигде не могли найти и говорили между собой: «Не посмеялся ли он над нами и не возвратился ли к отцу?» Не видя, однако, ни инока, бывшего с ними, ни присных служителей князя, они стали недоумевать и, оставив ловитву, возвратились к державному с вестью об утрате его сына.

Услышав печальную эту весть, скорбные родители едва не лишились жизни — и тут же уразумели, что увлек его не кто иной, как русский инок, и не в иное место, как на Святую Гору, куда издавна было его стремление. Собрались вельможи и народ и подняли громкий плач о горькой утрате: родители оплакивали сына, братья — брата, рабы — владыку. Но вскоре державный отец ободрился духом и велел утолить плач: «Не подвергнемся мы такой обиде от иноков, — сказал он, — и не лишимся сына, которого даровал нам Господь свыше всякой надежды; мы еще увидим его и насытимся его любовью». — Стефан призвал одного из своих воевод: «Испытал ли ты, — говорит он, — болезнь чадолюбия, этот вечный огонь, не знающий утоления? Если мы когда-либо делали тебе добро, то вот теперь случай тебе возблагодарить нас. Ступай и возврати сына моего, и тем утешишь сердце отца и освободишь от смерти мать: мы будем иметь тебя вместо друга и наградим многими, выше прежних, благами». Скорбный отец призвал дружину благородных юношей и, прельстив их надеждой наград, велел стремиться внутрь Святой Горы; написал и послание к греческому епарху города Солуни и умолял его силою извлечь сына из обителей афонских, с угрозой достигнуть этого войной, если не исполнит просимого добровольно.

Воевода и дружина гнали сильных коней своих день и ночь и достигли славного города Солуни, где вручили епарху письмо державного. Епарх, очень любивший властителя сербов, сильно огорчился и написал от себя к проту, или верховному игумену Святой Горы, письмо, в котором умолял его не презирать требований жупана Сербии, ибо теперь надобно совершить не просто какое-либо дело, а немедленно возвратить сына державному отцу его, чтобы не нарушил он приязни своей к грекам и не нанес им многих скорбей. Епарх с воеводой сербским отпустил и доверенного своего человека. Вступив в пределы Святой Горы, они везде дорогой спрашивали, не проходил ли искомый ими юноша, — и при этом описывали внешний образ его и красоту. Наконец услышали они, что незадолго пред ними такой юноша прошел в русский монастырь: тогда, отложив путь своей к проту Афонской Горы, посланные поспешили в Руссик [26], чтобы взять юношу, пока он еще не постригся; и беглец действительно найден был в Руссике еще в одежде княжеской. Когда вошли они в церковь святого великомученика Пантелеимона и увидели своего князя, тогда забыли от радости трудный путь и со слезами пали к ногам его: в страхе, как бы опять не лишиться его, хотели они возложить на него узы, но не дерзнули поднять руки на своего господина — только поставили около него почетную стражу, чтобы, отдохнув несколько, взять его с собой.

Подивился юноша, что отец послал за ним такого именитого воеводу, и как бы стыдился смотреть в лицо этому мужу, поднявшему ради него столь тяжкий труд. Растко отвел его в сторону и спрашивал: «Как мог ты столь быстро совершить такой далекий путь?» Воевода рассказал ему о горести родителя, о письме его к епарху и от епарха к проту, не скрыл и твердого намерения возвратить князя волей или неволей в дом отеческий. Уразумел юноша предстоявшую опасность, но еще надеялся отклонить ее просительным словом к воеводе. «Если хочешь, — говорил князь, — ты можешь оставить меня здесь, не опасаясь измены, и, как сильный человек, укротить моего отца, а сам я напишу к нему и умиротворю его сердце: только ты поступи с братской любовью — не препятствуй мне совершить то, для чего я пришел». Но воевода отвечал: «Нет, владыка мой, ты и не начинай такого моления к рабу твоему, так как исполнить его невозможно. Государь мой и твой отец возложил это дело на меня, как на человека верного. Пусть бы еще мы обрели тебя в иноческом образе — тогда могли бы, пожалуй, иметь хоть некоторое извинение, но так как Господу угодно было, чтоб ты удержал доныне тот самый вид, в каком желают видеть тебя отец твой, братья и вельможи, то кто я, чтобы мог отважиться на такой помысл, и с какими очами явлюсь пред лицо отца твоего? Итак, отложи всякую мысль о сопротивлении и, хотя с сердцем скорбным, последуй за нами; угаси пламень, возжженный в сердце родительском странным твоим побегом. Ибо знаешь сам, что ты был единственной утехой твоего отца. Если же не захочешь идти с нами, то принудишь меня сделать то, о чем не хотелось бы и говорить: принудишь наложить на тебя узы, ибо я боюсь твоего отца более всего и такое принял от него повеление».