Афинский яд - [5]

— Полагаю, что должен это сделать, — вздохнул я. — С тех самых пор, как мне пришлось выступать защитником своего двоюродного брата, которого обвиняли в убийстве, я недолюбливаю Ареопаг. И все же, поскольку Ортобул был — или считался — другом отца…

Ортобул общался с отцом — по крайней мере, как-то одолжил ему денег. К несчастью, то же самое можно было сказать о большинстве отцовских друзей — я обнаружил это, распутывая клубок оставшихся после его смерти долгов.

— Ортобул — хороший человек, — ответил Аристотель. — Скажу даже, он человеке большим сердцем. Богач, но не подлец. Он участвовал в ритуалах и трудился на благо Афин. Такой оказывает услуги охотнее, чем принимает.

— Большой человек, — кивнул я.

— У Ортобула есть, по крайней мере, одно большое преимущество: он говорит глубоким голосом, неторопливо и очень значительно, что производит хорошее впечатление на судей. Сейчас идут предварительные слушанья, и до сих пор он отказывался привлекать своих рабов как свидетелей.

— Значит, их не пытали, пока, во всяком случае.

— Именно. Показания этой женщины были бы очень желательны, так что обвинение будет настаивать. Но знай: уступить в таком вопросе — значит, уронить себя. Граждане, которые находят силы уберечь собственных рабов от пытки, всегда выглядят достойнее. Но главным обвинителем Ортобула выступает Эргокл, который, осмелюсь предположить, и без показаний рабов способен на многое.

Наш разговор был прерван появлением Феофраста, статного, высокого и, как всегда, несколько чопорного. Он возвращался в Ликей, но, как гостеприимный хозяин, я должен был пригласить его зайти. Непростым собеседником был для меня Феофраст, такой непреклонный, он так тщательно выбирал слова, — а остатки жалкой трапезы лишь усугубляли мое смущение. Следуя учению Пифагора, Феофраст избегал мяса, но я сомневался, что его прельстит мой жухлый сельдерей. Блюдо с пыльным инжиром и орехами все еще стояло на столе, но я ничуть не удивился, что Феофраст не пожелал отведать прошлогодних фруктов.

— Мы как раз обсуждали суд над Ортобулом, — произнес Аристотель, пытаясь отвлечь внимание Феофраста.

— Афины славятся своими судами, — заметил я. — А кто, интересно, выдумал нашу систему судопроизводства?

— Как раз этот вопрос обсуждают сейчас мои ученые, — воскликнул Аристотель. — Приходи в Ликей и побеседуй с ними. Как хорошо, что еще осталось место, свободное от давления суда, Народного собрания и горожан, место, где можно открыто говорить о подобных вещах, сея мудрость, а не удовлетворяя праздное любопытство зевак.

— Мне не хватает философских бесед, — признался я. — Вот что я на самом деле хочу знать: можно ли одновременно быть счастливым и приносить пользу родному городу? Как и по каким законам должен жить человек?

— Ничего себе вопросы ты задаешь! — протянул Феофраст. — Они, безусловно, занимают ученых Ликея.

И тут мы вновь отвлеклись, потому что в андроне появился мой младший брат Феодор, который предпочел общество взрослых одинокой трапезе в гинекее. Ему было всего десять лет, в этом возрасте мальчику еще надлежит оставаться на женской половине дома. Такого мнения придерживались все — кроме самого Феодора. Некоторые мужчины охотно позволяют детям развлекать посетителей после трапезы (и принимать от них подарки), но я никогда не практиковал этот обычай в собственном доме и потому не собирался представлять брата гостям. Он был слишком мал, чтобы участвовать в беседе зрелых мужей. Но мы уже закончили есть, и Феодор осмелился прийти без приглашения. Недолго думая, он схватил с тарелки сомнительного вида инжирину и бесцеремонно вмешался в разговор.

— А я знаю, о чем вы говорите, — сообщил он. — О суде. Громкое дело. Эргокл утверждает, что Ортобул напал на него и ранил. Об этом болтали мальчишки в школе. А если кого-то признают виновным в нападении и нанесении ран, его казнят?

— Нет, — медленно ответил Аристотель. — Но он может лишиться своего поместья. Потерять все, что имеет.

— Но его не казнят? — В голосе Феодора явственно слышалось разочарование. — Люди, которых приговаривают к смерти, должны ведь выпить яд, да? Там, в тюрьме на Агоре, совсем рядом с нами. Один из старших мальчиков рассказывал нам об этом. Его отец когда-то входил в коллегию Одиннадцати и заведовал тюрьмой. Осужденному приносят цикуту, ужасная гадость! Он выпивает яд, потом начинает кашлять, синеет и коченеет.

— Именно такой была смерть Сократа, — печально сказал Аристотель. — Я много об этом знаю. Мой учитель Платон, который преклонялся перед Сократом, не присутствовал на казни. Он сказался больным, хотя лично я думаю, он просто не смог заставить себя пойти. Но я слышал рассказы очевидцев, в том числе, некогда прекрасного Федона, который, как и Платон, был тогда так юн, что дожил почти до наших дней.

— Что тебе известно? Пожалуйста, расскажи! — попросил Феодор. — Почему его казнили? И кто он такой, этот Федон?

— Сократа казнили по обвинению в святотатстве и совращении молодежи, а юный Федон был его учеником. В одном из диалогов Платона он повествует о смерти Сократа. Хотя он прожил достаточно долго, чтобы сделать это самостоятельно, а не так, словно его допрашивает Платон.