Афинский яд - [121]

Марилла виновато промолчала.

— Это было весьма искусное представление, — заметил Аристотель. — Мы знаем, что вы с сообщником взяли статую и положили ее под одеяло, а потом кто-то из вас шептал. Я полагаю, это был твой второй сообщник.

— Должно быть, Артимм, фригиец, — догадался я. — Кто-то из вас изобразил сонный голос Ортобула. Одного не понимаю, почему нельзя было кому-нибудь лечь на кушетку? Зачем все эти сложности со статуей?

Марилла вздохнула:

— Ты рассуждаешь, как господин, — сказала она. — Раба, которого найдут валяющимся на кушетке хозяина, ожидает ужасное наказание — за неслыханную дерзость! А если на кушетке лежит статуя, кара не будет такой суровой. Объяснений сколько угодно: «Это просто игра», «Я положила ее сюда, чтобы поискать пауков» — и так далее. Впрочем, все оказалось труднее, чем мы предполагали. У Артимма отлично получилось изобразить голос Ортобула, но потом его позвали, и он ушел, а я уронила статую. Она так сильно пострадала при падении, что пришлось ее выкинуть.

— Ее нашли, — коротко сказал я.

— Я боялась, как бы отсутствие статуи не бросилось в глаза, — продолжала Марилла, — хотя и рассчитывала на то, что скоро в доме поднимется страшный переполох, и всем станет попросту не до того. Потом было погребение, потом еще что-то, в общем, про нее забыли. Лишь много позже Критон велел принести со двора мраморных нимф и поставить в андрон. Так на месте Коры оказалась эта уродливая скульптура.

— Скажи мне вот что, — попросил Аристотель. — Как тебе удалось заручиться поддержкой фригийца-привратника, заставить его говорить за Ортобула? Он знал про убийство? Он был слепым орудием или хотел отомстить за то, что его продали и заменили рабами Гермии?

— Я не стану ничего говорить о других, — упрямо сказала Марилла. — Должна признаться, Филин оказал всем нам огромную услугу, убедив Критона, что домашние не имеют отношения к смерти его отца. Он заявил, что только слабак отдает своих рабов в руки палачей. Потому Критон и не позволил пытать нас, старых рабов Ортобула. Пытали только Артимма, в самый первый день после убийства Ортобула. Но совсем чуть-чуть — слегка защемили суставы клещами, да несколько раз хлестнули веревками, ему удалось выдержать. Критон все равно не желал слышать ни о ком, кроме Гермии.

— Вы перевозили труп на муле, — задумчиво проговорил Аристотель. — Это был мул угольщика? Ты ведь, насколько мы знаем, дружна с Эфиппом.

Женщина кивнула:

— Он принимался заигрывать со мной всякий раз, когда приходил в дом Ортобула. То за руку возьмет, то начнет лезть с поцелуями. Глупец! Но Эфипп ничего не знает, честное слово. Я просто заплатила ему за мула, сказав, что в доме затевается большая уборка, он и поверил.

— И зная, сколь полезен может быть этот человек, ты обратилась к нему, устраивая побег Клеофона, так?

— Нет. Разумеется, нет. В мои планы побег Клеофона не входил. Отнюдь. Но я сразу поняла, что его, наверное, приютил Эфипп. Мальчишка всегда был помешан на мулах. Это пришлось весьма кстати. Эфипп послал его ко мне — к Ликене, — и мы с Гермией устроили его побег, с помощью Манто.

— Гермия, — я снова отложил табличку и спросил напрямик: — Ты с самого начала рассчитывала на то, что Гермию обвинят в убийстве Ортобула?

— Честно говоря, нет. Так странно. Теперь-то я вижу, что все получилось даже лучше, чем я предполагала. Судите сами, сколько лишних хлопот я себе создала, лишь бы убить Ортобула вне дома. Мы решили избавиться от него по-тихому и сделать так, чтобы тело нашли в другом — совершенно другом — месте. В идеале все должны были подумать, что он принял яд у Манто. Или, на худой конец, в доме по соседству. Я знакома с Манто, а потому мне известно расположение комнат в ее доме. Я знала, что она пользуется соседним домом, который в то время пустовал. Так что моему… сообщнику не составило большого труда привезти туда тело. Хотя, судя по вашим рассказам, он скверно поработал над декорациями. Вот и доверяй после этого сообщникам.

Марилла снова глотнула вина и откинулась на спинку кресла. Ее руки слегка дрожали.

— Тебе холодно?

— Немного, — томно ответила она и широко зевнула. Я подбросил в печку угля.

— Почему ты зеваешь? — резко спросил Аристотель. — Неужели рассказывать об истории собственных преступлений — такая ужасная скука?

— Может, это от страха, — отозвалась женщина. — Что, по-вашему, они со мной сделают?

Аристотель промолчал.

— Расскажи поподробней, — попросил я. — Объясни нам. Ты повинна в страшном злодеянии. Я хочу понять, почему ты это сделала. Явно не ради денег, ведь в своем завещании Ортобул не отказал тебе ничего, даже свободу. Так что же тобой руководило?

Марилла зевнула еще раз, во весь рот, потом выпрямилась и вздернула голову. Вновь устремила она взгляд на светильник, мечтательно глядя на крошечный язычок пламени.

— Почему? — повторил я.

— Ах, господа, вы, возможно, не поймете. Ибо не жалости хочу я от вас, а понимания. Вообразите девушку, которая родилась на Сикилии, в рабстве. Ее посылают на чужбину. И вот однажды Эрос разрывает мои оковы — в тот день я познала свободное чувство. Я узрела этого мужчину, чьи красота и внутреннее благородство, словно окружающее его сиянием, поразили меня в самое сердце. Взглянув на меня, он воспылал ответной страстью, он заключил меня в объятья и спросил —