Афинские убийства, или Пещера идей - [34]

– Ощущение, что я впервые в жизни полностью ошибаюсь.[46]

* * *

Вот оно – его глаза различили его в темноте, он без устали настороженно выслеживал его в тусклых каменных витках пещеры. Вне всяких сомнений, это снова было оно. Он, как и раньше, узнал его по звуку: глухое биение, будто удары затянутых кожей кулаков борца, равномерно стучавшие в его голове. Но не это главное. Бессмысленным, неподдающимся логике было парящее присутствие руки, с силой сжимавшей внутренность, которое его рациональный взгляд отказывался принять. Ему нужно было смотреть туда, за плечо. Но почему именно там сгущались тени? Прочь мрак! Необходимо было узнать, что прячется в этом сгустке черноты, что за тело, что за изображение. Он приблизился и протянул руку… Удары усилились. Оглушенный, он резко проснулся… и с недоумением услышал, что удары продолжаются.

Кто-то сильно колотил в двери его дома.

– Что?…

Это был не сон: в дверь настойчиво стучали. Он на ощупь нашел аккуратно свернутый на стуле около ложа плащ. Сквозь тонкую царапину окошка спальни еле-еле просачивался выслеживающий взгляд Зари. Когда он вышел в коридор, к нему подплыло состоявшее из одних черных отверстий глаз овальное лицо.

– Понсика, открой дверь!.. – сказал он.

Сначала его обеспокоило, что она не отвечает… но это просто глупо. «Зевса ради, я совсем сплю: Понсика ведь не может говорить». Рабыня нервно жестикулировала правой рукой, в левой она держала масляную лампу.

– Что?… Страшно?… Тебе страшно?… Не дури!.. Надо открыть дверь!

Ворча, он оттолкнул девушку и направился в сени. Снова послышались удары. Света не было – он вспомнил, что единственная лампа была у нее, – так что, когда он отворил двери, ужасный сон, который снился ему всего несколько мгновений назад, так похожий на сон прошлой ночью, коснулся его памяти так же, как паутина касается неосторожных глаз того, кто, не следя за своими шагами, пробирается вперед в темноте старого дома. Но на пороге его не ожидала рука, сжимающая трепещущее сердце, там был лишь силуэт человека. Появившаяся почти в тот же миг Понсика с лампой осветила его лицо: средних лет, внимательно следящие за веем слезящиеся глаза, серый плащ раба.

– Мой хозяин Диагор прислал меня с сообщением для Гераклеса Понтора, – сказал он с сильным беотийским акцентом.

– Я – Гераклес Понтор. Говори.

Раб, несколько напуганный устрашающим присутствием Понсики, нерешительно повиновался:

– Вот сообщение: «Приходи немедленно. Произошло еще одно убийство».[47]

6 [48]

Труп принадлежал девушке: лицо было прикрыто покрывалом, пеплум покрывал даже волосы, а плащ укутывал руки; она лежала на боку на бесконечных каракулях из обломков, и, судя по положению ее обнаженных до бедер ног, всячески достойных созерцания даже при таких обстоятельствах, можно было сказать, что смерть застала ее, когда она бежала или прыгала, приподняв пеплум; левая рука ее была зажата в кулак, как в играх, когда дети что-то прячут, а в правой был кинжал, лезвие которого, в пядь длиной, казалось выкованным из крови. Она была босой. Помимо этого казалось, что на всем ее стройном теле, от шеи до икр, нет ни одного места, не испещренного ранами: короткими, длинными, прямыми, изогнутыми, треугольными, квадратными, глубокими, поверхностными, легкими, тяжелыми; ими был истерзан весь пеплум; рваные края были выпачканы кровью. Но это печальное зрелище все-таки было только началом: обнажив тело, на нем, несомненно, обнаружили бы жуткие увечья, о которых свидетельствовали гротескно вздувшиеся одежды, под которыми подобно подводным растениям, видным с поверхности кристально прозрачной воды, накапливались грязными выделениями гуморы. Казалось, больше ничего удивительного тут найти было нельзя.

Однако удивляться пришлось, потому что, откинув покрывало, Гераклес увидел лицо мужчины.

– Ага, Разгадыватель, удивлен! – завизжал довольный, как женщина, астином. – Клянусь Зевсом, я тебя не осуждаю! Я сам не поверил, когда мои слуги доложили мне!.. А теперь позволь-ка мне спросить: что ты здесь делаешь? Этот любезный господин, – он указал на лысого человека, – заверил меня, что ты хотел бы взглянуть на это тело. Но я не пойму почему. По-моему, тут разгадывать нечего, разве что по какой темной причине этот эфеб!.. – Он вдруг обернулся к лысому. – Как, ты сказал, его звали?…

– Эвний, – ответил Диагор будто во сне.

– …по какой темной причине Эвний переоделся куртизанкой, напился допьяна и нанес себе эти жуткие раны… Что ты ищешь?

Гераклес осторожно приподнимал края пеплума.

– Та-та-там, трам-пам-пам, – напевал он.

Казалось, само тело изумилось этому унизительному исследованию: оно разглядывало светлевшее небо своим единственным глазом (другой был вырван и, повиснув на тонкой нитке слизи, заглядывал внутрь уха); из полураскрытого рта насмешливо торчала разрезанная надвое мышца языка.

– Ну, говори, что смотришь? – нетерпеливо воскликнул астином, желавший поскорее покончить со своей работой. На нем лежала обязанность очищать Город от мусора и испражнений и следить за судьбой появлявшихся там мертвецов, и за это обнаруженное ранним утром на засыпанном обломками и мусором клочке Внутреннего Керамика тело отвечал он.