Афганский гладиатор - [7]

Подполковник выложил на стол пачку сигарет и зажигалку:

– Кури если хочешь!

Старший лейтенант закурил. К нему присоединился и комбат, выставив из шкафа пепельницу.

После непродолжительной паузы он протянул:

– Да-да! И сколько еще таких, как ты, наши генералы будут использовать втемную? В секретном режиме?

– Это вопрос к ним, к генералам. Но думаю, что еще долго. Впрочем, это не наше дело.

– Ты прав! Значит, в четверг ты убываешь в командировку, а в понедельник по приказу генерала Максимова я должен отправить в штаб соединения представление о назначении тебя на должность старшего инженера технической части с присвоением очередного воинского звания.

Старший лейтенант удивленно взглянул на комбата:

– Ну и разговор у нас получается. Начали за упокой, заканчиваем во здравие. Это что же, я теперь инженерить буду?

– Ты имеешь что-нибудь против?

– А как же насчет новой должности и звания по линии политорганов? У меня, если не ошибаюсь, два простых выговора и один с занесением в учетную карточку?! Замполит точно возбухнет! Ему и Булыгин подпоет! В момент к начальнику политотдела бумага улетит!

– Тебя это волнует?

– Да нет! Радует! Представляю их рожи, когда они узнают о моем повышении. А Гломов, так он вообще как бы от злости с катушек не слетел! Хм, что ни говори, а сюрприз вы мне отменный преподнесли.

– Надеюсь, после этого ты перестанешь открыто бузить?

Старший лейтенант погладил подбородок:

– Если честно, то вряд ли. При условии, что Гломов не изменится. А он не изменится. Да и я другим не стану, если, конечно, вернусь из командировки. Не приучен я играть, Марат Рустамович. Какой есть, такой есть, таким и буду, пока жив! Меня уже не переделать!

Подполковник поднялся:

– Жениться тебе надо, Саня! Семьей нормальной обзаводиться. Тогда угомонишься. По себе знаю! Таким же борзым в молодости холостяцкой был. Офицером на «губе» больше просидел, чем курсантом в училище. А женился – новая жизнь началась. Слышал, у тебя близкие отношения с сержантом из медсанбата, Ириной Люблиной? Нормальная деваха. Одобряю. Так что вперед!

Тимохин вздохнул:

– И все у нас в гарнизоне про всех знают! Не городок, а общежитие с подселением. Только женат я еще, товарищ подполковник. Или забыли?

– Ах, черт! Точно! Тебе ж квартира поэтому выделена! Совсем закружился тут с вами. Но ты ж, по-моему, разводиться собирался? Или передумал?

– Собирался и собираюсь. Второй год! Но это не важно. Развод оформить не проблема, вопрос – смогу ли жить с Ириной?! И вот на него у меня, Марат Рустамович, окончательного ответа нет.

– Постой! Ты ж с ней вроде давно встречаешься.

– И что? Встречался я не только с ней. Это в последнее время у меня кроме нее никого нет. А вдруг появится?

– Кто?

– Та, ради которой я буду готов жизнь отдать. Тогда что? В общем, прошу, не задевайте мою личную жизнь. И не пытайтесь в ней разобраться. Я сам не могу в себе разобраться, куда уж другим?

– Сложный ты человек, Саша, не по годам сложный! Тебе двадцать пять?

– Да!

– Вот! Всего двадцать пять. А пережитое на все сорок потянет!

– Ну и черт с ним! На этот раз разрешите идти?

– На этот раз иди! И пока о ближайших изменениях в службе не распространяйся. О командировке тоже!

– Учту!

Тимохин, наконец, покинул кабинет командира части. Но не штаб, где в дежурке его ждал Шестаков. Лейтенант спросил:

– Ну как, Саня? Видно, по-серьезному тебя дрючил комбат, долго заседали. Чем все закончилось?

– Ничем. Готовься к смене и развод строй вовремя. Подготовленный, чтобы вовремя смениться.

– Так ты заступаешь в наряд?

– Заступаю!

Шестаков вздохнул:

– Разочаровал ты меня! Думал, до конца пойдешь!

– Думал и передумал.

– Вот теперь урод Гломов доволен будет. Самого Тимохина обломал.

– Запомни, Вадик, кишка тонка у начальника штаба обломать старшего лейтенанта Тимохина. Это же и другим передай, кто рот откроет.

– Да кому у нас рот-то против начальства открывать? Кроме нас с тобой.

– Тем лучше. А в наряд я заступаю исключительно потому, что такое решение принял комбат, которого я уважаю. Не начальник штаба, а комбат, запомнил?

– Да мне-то чего запоминать? Я-то тебя понимаю.

Тимохин достал сигареты. Протянул пачку дежурному по части. Шестаков кивнул на выход:

– Пойдем в курилку, а то выйдет Галаев, шуму не оберешься.

Офицеры прошли в место для курения.

Затянувшись, Тимохин спросил:

– Катерина слиняла?

Шестаков кивнул:

– Давно! Как ты к комбату направился. Кстати, вместе с Гломовым в городок отправилась.

– Ну и что?

– Да нет, ничего! А чего ты ее кинул? Ведь открыто клеится баба?! Только отношениями с Ириной мозги мне не забивай. Знаю я про вашу любовь.

Старший лейтенант усмехнулся:

– Что ты о нас с Люблиной знать можешь, Вадик? Если я ни хрена не разберусь в наших отношениях? Да и не хочу разбираться. По мне, шло бы все как идет!

– Вот только Ирку это вряд ли устроит. Она-то наверняка желает большего.

– В этом и проблема. Сам-то так и не смог подбить клинья к машинистке?

– Не знаю! Попробую сегодня на дискотеке охмурить ее, а там как получится.

– Если не нажрешься до танцев.

Шестаков тяжело вздохнул:

– Если не нажрусь.

Лейтенант слыл в гарнизоне отчаянным гулякой, преданным почитателем Бахуса и влюбчивой натурой, за что многие называли его гусаром. Женщины принимали его, но те, кто сами не прочь были погулять. Начальство же просто махнуло на Вадима рукой. Воспитывай не воспитывай – толку никакого. Попробовали уволить, оформили все чин чином через суд чести младших офицеров, но документы завернули в штабе округа, объявив лейтенанту предупреждение о неполном служебном соответствии, что вызвало смех среди офицеров батальона, потому как это предупреждение было у Шестакова третьим по счету. Ходили слухи, что замполит с начальником штаба готовят очередной суд чести, но это совершенно не волновало лейтенанта. Хотя в принципе Шестаков был неплохим парнем. Да, гуляка, любитель выпить и приласкаться к женщине, но не подлец. Человек, на которого в серьезном деле или опасной ситуации всегда можно было положиться. К тому же взвод держал. И не на страхе, а на уважении подчиненных. Он не панибратствовал с солдатами, нередко был резок. Но всегда справедлив. А это качество больше всего ценили солдаты в своих командирах. Поэтому, несмотря на то что в батальоне да и во всем гарнизоне считался раздолбаем, взвод его из года в год все проверки сдавал только на «отлично». И у него в подразделении не то чтобы «дедовщины», а даже намека на неуставные взаимоотношения не было. Умел лейтенант работать с людьми. И если бы не своевольный, бунтарский характер, то сделал бы вполне приличную карьеру. Но Вадим, безупречно командуя взводом, совершенно безразлично относился к карьере. Он единственный в гарнизоне мог умудриться в один день получить именные часы из рук главкома сухопутных войск за отлично выполненную учебную задачу и пять суток ареста от комдива за употребление спиртных напитков в служебное время. Странным был Шестаков. Такие в Афгане героями становились или подрывали себя гранатами, предпочитая смерть позорному плену. Но то в Афгане. Куда Шестакова не пускали, невзирая на десятки написанных им рапортов о переводе «за речку». Политорганы считали, что недостоин лейтенант высокого звания воина-интернационалиста. Идиотизм полнейший, но так было. Впрочем, Шестаков в отместку тоже немало потрепал нервов и замполиту, и новоявленному секретарю партбюро. Последнему вообще на полигоне морду набил, когда тот еще не пробился на партийную должность. Булыгин настрочил жалобу, да толку? Свидетелей мордобоя не оказалось, хотя не менее десятка солдат видели, как Шестаков отоварил своего начальника. Но ни один из бойцов при служебном расследовании не подтвердил этого очевидного факта. Пришлось прикрывать дело. Лейтенант же доказал всем, что значит уважение солдатами своего командира.