Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - [3]
– Огонь, а не кони! – залюбовался рыжим жеребцом Михаил Семенович. – Жеребец – это настоящий конь самого Александра Македонского, Буцефал.
– А какова кобылица, – заметил я, – она под стать Буцефалу, не так ли?
– Прекрасная пара – создание природы и ее творение! – сказал Михаил Семенович, любуясь бегом лошадей. – Век бы смотрел на таких лошадей, как эти, не отрываясь. Лошадей я люблю с детства.
Я ведь, товарищ полковник, детдомовский, но все хорошее, что я вижу, быстро исчезает, как призрак. Я невезучий. Видать, такова моя судьба. С судьбой не поспорить! Был с детства горемыкой, таким и остался.
Михаил Семенович замолчал. Смахнул порывистым жестом набежавшие слезы, тихо сказал: – Я родился перед Второй мировой войной. К власти в Германии пришел Гитлер. Отец сказал маме: «Все. Мир кончился. Будет война. Гитлер тому причина!» – Отец не ошибся. Грянула война, которая вскоре подошла к границам России. Помню, хотя был тогда маленьким, как нас, трех-четырехлетних детей, спасали от фашистского рабства. Долго везли поездом, потом на машинах, и когда открыли борта машины, из трехсот подростков в живых осталось около пятидесяти человек, остальные погибли в дороге. Я остался жив. Нас поместили в детдоме на берегу реки, в небольшом сибирском городке. Так начиналась моя жизнь, в скитаниях и нищете.
Михаил Семенович вновь замолчал. Тяжело давались ему эти воспоминания из прошлого. Я смотрел на него и думал, что мы с ним люди одной судьбы, прошли через войну, голод, разруху, нищету. В жизни ничего не видели хорошего, особенно в детские годы. Как и Михаил Семенович, я тоже прошел дорогами безотцовщины, познал унижение, голод, детдом в городе Тобольске. Старшие ребята крали у нас, малышей трех-четырехлетних, хлеб из-под подушки, когда мы спали, и от голода и побоев жизнь в детдоме становилась настоящим адом. Мы оба молчали и, кажется, думали об одном и том же, как мы выжили в условиях кошмара и террора со стороны советской власти к людям. Стоило опоздать на работу на 20 минут, полагалась тюрьма и пять лет на лесоповале. За бранное слово в адрес товарища Сталина – расстрел. «Боритесь, если вы люди!» – говорил Максим Горький, но он, кажется, не понимал, что говорил. Борьба одиночек была бессмысленна, а собираться больше трех-четырех было запрещено законом. В милицейских околотках с пристрастием добивались признания вины, кто-то не выдерживал пыток, и так выявлялись новые «враги народа».
Неожиданно Михаил Семенович улыбнулся, словно и не было тревожных дум и слез на его глазах. От него я узнал, что его отец погиб на войне, мать умерла от голода. Теперь он один как перст на белом свете, но примирился со своей судьбой. В коллективе летного состава его ценят как высококлассного специалиста. Это уважение коллектива делает его полноценным человеком в обществе, а больше того, что есть, ему не нужно.
Обворожительная улыбка Михаила Семеновича, сошедшая с его губ, кажется, на время примирила и успокоила нас обоих, прошедших через трудности жизни, и сблизила, подружила, растопила недоверие и объединила.
– Помню один случай в детдоме, который произошел со мной, – сказал, улыбаясь, Михаил Семенович. – Пионервожатая Клавдия Андреевна, красавица, умница, вылитая Офелия, героиня Шекспира из «Гамлета», учила нас, детдомовцев, танцевать. В нее, кажется, были влюблены все до единого человека в детдоме, включая меня. Признаюсь, что мне было боязно даже на нее смотреть, настолько она была красивая, молодая, хороша собой. Ей в ту пору было лет 17, мне – десять. Наконец, подошла очередь Клавдии Андреевны танцевать со мной. Я осмелел и собирался ей сказать, как я люблю ее, но так и не сказал. Она постоянно говорила мне: «Миша! Смотри под ноги, а не на меня, иначе не научишься танцевать. Раз-два-три – шаг влево. Раз-два-три – шаг вправо. Понял, Миша, как надо танцевать? Теперь уже лучше получается. Молодец!» Наконец я набрался смелости сказать Клавдии Андреевне о своей любви к ней, но лопнула в патефоне пружина, и танцы пришлось отложить. Вот такая история приключилась со мной в детстве. Прошло много лет, а эту историю я не забыл, помню и, кажется, буду помнить до самой смерти.
Михаил Семенович грустно рассмеялся, сказал задумчиво:
– Вот и теперь так хотелось подольше полюбоваться бегом быстроногих лошадей, а их и след простыл. Чудеса в решете, да и только. Что поделаешь, нет ничего вечного под луной. Все течет и изменяется. Таков закон жизни. Своим умом понимаю, что так должно быть, но как-то не могу к этому привыкнуть, и от этого мне постоянно начинает казаться, что я обделен жизнью и обижен ею. Но это я сказал так, в порыве откровения своей души, а в общем-то, все хорошо. Главное – я жив, здоров, а это в условиях гражданской войны в Афганистане уже немало. В Афганистане произошла революция, но, назвавшись революцией, она так в словах и увязла. Да и с чего бы ей разгуляться? Без Бога ни до порога. Ничего не вышло. У Кармаля есть все: деньги, армия, многочисленные чиновники, но нет веры в Бога и все идет прахом.
Михаил Семенович запел вполголоса:
Поколение шестидесятников оставило нам романы и стихи, фильмы и картины, в которых живут острые споры о прошлом и будущем России, напряженные поиски истины, моральная бескомпромиссность, неприятие лжи и лицемерия. Их часто ругали за половинчатость и напрасные иллюзии, называли «храбрыми в дозволенных пределах», но их произведения до сих пор остаются предметом читательской любви. Новая книга известного писателя, поэта, публициста Дмитрия Быкова — сборник биографических эссе, рассматривающих не только творческие судьбы самых ярких представителей этого поколения, но и сам феномен шестидесятничества.
Имя Всеволода Эмильевича Мейерхольда прославлено в истории российского театра. Он прошел путь от провинциального юноши, делающего первые шаги на сцене, до знаменитого режиссера, воплощающего в своем творчестве идеи «театрального Октября». Неудобность Мейерхольда для власти, неумение идти на компромиссы стали причиной закрытия его театра, а потом и его гибели в подвалах Лубянки. Самолюбивый, капризный, тщеславный гений, виртуозный режиссер-изобретатель, искрометный выдумщик, превосходный актер, высокомерный, вспыльчивый, самовластный, подчас циничный диктатор и вечный возмутитель спокойствия — таким предстает Всеволод Мейерхольд в новой книге культуролога Марка Кушнирова.
За годы работы Стэнли Кубрик завоевал себе почетное место на кинематографическом Олимпе. «Заводной апельсин», «Космическая Одиссея 2001 года», «Доктор Стрейнджлав», «С широко закрытыми глазами», «Цельнометаллическая оболочка» – этим фильмам уже давно присвоен статус культовых, а сам Кубрик при жизни получил за них множество наград, включая престижную премию «Оскар» за визуальные эффекты к «Космической Одиссее». Самого Кубрика всегда описывали как перфекциониста, отдающего всего себя работе и требующего этого от других, но был ли он таким на самом деле? Личный ассистент Кубрика, проработавший с ним больше 30 лет, раскрыл, каким на самом деле был великий режиссер – как работал, о чем думал и мечтал, как относился к другим.
Содержание антологии составляют переводы автобиографических текстов, снабженные комментариями об их авторах. Некоторые из этих авторов хорошо известны читателям (Аврелий Августин, Мишель Монтень, Жан-Жак Руссо), но с большинством из них читатели встретятся впервые. Книга включает также введение, анализирующее «автобиографический поворот» в истории детства, вводные статьи к каждой из частей, рассматривающие особенности рассказов о детстве в разные эпохи, и краткое заключение, в котором отмечается появление принципиально новых представлений о детстве в начале XIX века.
Николай Гаврилович Славянов вошел в историю русской науки и техники как изобретатель электрической дуговой сварки металлов. Основные положения электрической сварки, разработанные Славяновым в 1888–1890 годах прошлого столетия, не устарели и в наше время.
Книга воспоминаний известного певца Беньямино Джильи (1890-1957) - итальянского тенора, одного из выдающихся мастеров бельканто.