Аффект: практика судебной психолого-психиатрической экспертизы - [60]

В последующем были проведены амбулаторная и стационарная КСППЭ, которые пришли к аналогичным выводам и фактически повторили аргументацию, содержащуюся в заключении судебно-психологической экспертизы.

Суд не согласился со всеми тремя заключениями экспертов-психологов и назначил повторную стационарную КСППЭ, которая была проведена в ГНЦ ССП им. В.П. Сербского.

Анализ материалов уголовного дела и данных этого клинико-психологического исследования показал, что на протяжении длительного времени, около трех лет, в семье Ш. существовала конфликтная ситуация, однако к кумуляции эмоционального напряжения это не привело. Накоплению эмоционального напряжения препятствовали личностные особенности подэкспертной: повышенная склонность к вытеснению, выраженная стеничность и импульсивность в поведении, неспособность к рефлексии прошлого опыта, а также регулярная разрядка возникавшего напряжения в виде скандалов в семье. Непосредственно перед правонарушением у Ш. сколько-нибудь значимо выраженного эмоционального напряжения не отмечалось, о чем свидетельствуют показания сестры подэкспертной, ее матери и подруги: за 1–2 недели до правонарушения Ш. вела себя как обычно, «признаков депрессии, отчаяния, подавленности, болезненного реагирования на происходящее, психологической напряженности, раздражительности, странностей в поведении и нежелания жить, а также переживаний относительно безысходности (из сложившейся ситуации)» эти свидетели у подэкспертной не наблюдали. Отсутствие эмоционального напряжения подтверждают и собственные показания Ш.: «за 1–2 недели до правонарушения депрессии не было, было, наоборот, хорошее настроение».

В день правонарушения, в период, непосредственно предшествующий правонарушению (когда Ш. находилась в машине), ведущими ее переживаниями были обида на мужа и жалость к себе, которые на протяжении длительного времени (около 3–4 часов) только усиливались по механизму самовзвинчивания, что исключает субъективную внезапность аффективного взрыва. Из психологической беседы и материалов уголовного дела выяснилось, что поведение потерпевшего в ситуации, непосредственно предшествовавшей инкриминируемому Ш. деянию, не воспринималось ею как необычное. Вместе с тем эмоциональная реакция Ш. в момент правонарушения не сопровождались частичным сужением сознания: согласно полным и четким первым трем ее показаниям, она помнит реплики мужа, свои телесные ощущения (почувствовала, как нож легко вошел в его тело), свои поведенческие реакции (как взяла нож, как замахнулась), помнит четкую локализацию раны. Не выявляются и выраженные нарушения произвольной регуляции деятельности, о чем свидетельствуют показания очевидцев: был сохранный речевой контакт с потерпевшим и с очевидцами событий; сразу после удара Ш. сказала, что сделала это специально; на вопрос одного из свидетелей ответила, что «ударила ножом». Последняя стадия эмоциональной реакции также не соответствует динамике протекания аффекта, так как характеризуется не психофизической астенией, а целым рядом целенаправленных действий на фоне эмоционального возбуждения, которое сохранялось длительный период после деликта.

Таким образом, эксперты-психологи Центра пришли к заключению, что Ш. в момент совершения инкриминируемого ей деяния не находилась в состоянии аффекта. Об этом свидетельствовали отсутствие типичной для аффекта трехфазной динамики возникновения и течения эмоциональных реакций, отсутствие значимых признаков аффективного взрыва (частичное сужение сознания, выраженные нарушения произвольной регуляции своих действий), постаффективной астении.

Проанализируем причины разногласий в экспертных выводах последней КСППЭ (отрицающей наличие состояния аффекта у обвиняемой) и трех предыдущих (которые считали, что подэкспертная находилась в состоянии аффекта).

На наш взгляд, заключения предыдущих судебных экспертиз основываются на анализе только феноменологии динамики эмоциональной реакции обвиняемой, они глубоко не исследовали, во-первых, индивидуально-психологические особенности подэкспертной, во-вторых, психологические механизмы возникновения и динамики эмоциональной реакции.

Кроме того, очевиден недостаточный учет имевшихся в распоряжении экспертов материалов уголовного дела и преимущественное использование при формулировке экспертного вывода данных, почерпнутых из личной беседы экспертов с обвиняемой.

Если проигнорировать эти значимые моменты, то в приведенных выше заключениях выводы и их обоснования выглядят формально правильными и убедительными, так как в целом соответствуют феноменологическим критериям определения аффекта. Поэтому остановимся на упущенных психологами важных деталях, которые кардинально меняют суть экспертного анализа.

1. Эксперты отмечают, что подэкспертная находилась в длительной психотравмирующей ситуации. Однако роль каждого участника, в особенности самой подэкспертной, в сложившейся конфликтной ситуации экспертами установлена не была. Свидетельские показания делятся на две группы. Свидетели со стороны подэкспертной причиной всех конфликтов считают потерпевшего, а свидетели со стороны потерпевшего, более многочисленная группа, утверждают, что инициатором скандалов всегда была сама подэкспертная. Кроме того, практически все свидетели заявляют, что конфликты в семье Ш. возникали «на пустом месте». При проведении всех экспертиз эксперты-психиатры пришли к заключению, что подэкспертная обнаруживает акцентуацию характера (среди личностных особенностей у нее наиболее ярко выделяются две: демонстративность и стеничность). Это свидетельствует о том, что у подэкспертной существовал расширенный круг аффектогенных стимулов, облегчающих возникновение выраженных эмоциональных вспышек, и позволяет сделать вывод, что частые конфликты, возникающие между супругами, с учетом психологических особенностей Ш. не давали ей возможности накопить выраженное эмоциональное напряжение.