Аферистка. Дело Тимошенко - [30]

Колония

Тимошенко, однако, жаловалась на обеих своих соседок, что они наполняют камеру табачным дымом и ей из-за этого становится трудно дышать.

Даже Таня, учительница лет сорока, заметно сдерживалась от распространения информации. Сложно сказать, может, они обе слишком часто разговаривали на эти же темы с такими людьми, как я, поэтому уже и не придают значения тому, что постоянно рассказывают одни и те же истории. Может быть, они себя прикрывали для того, чтобы позже — если «кто-то другой придет» — не привлекаться к ответственности за то, что сказали что-то недозволенное. С такой же осторожностью они не говорили ничего положительного о выдающейся сокамернице, поскольку даже если вообще и было что сказать, то Первушкин находился тут же в комнате. Они, несомненно, уже ничего больше и ничего другого не рассказали бы, поэтому я подошел к нему к двери. Они, очевидно, хотят, чтобы их оставили в покое. И не хотят стать частью падения Тимошенко. Им безразлично, как это произойдет.

Первушкин читает вводную лекцию о колонии, которая была основана в 1927 году. Когда я ему сказал, что я уже посетил музей при его высшей служебной инстанции в Киеве, он с нескрываемой гордостью отметил, что именно они разрабатывали концепцию музея. Здесь, в Харькове, историю этого учреждения начали впервые документировать. Кроме того, для него важно было отметить то, что его начальник уже делает в Киеве,— это переподчинение мест лишения свободы от Министерства внутренних дел Министерству юстиции в соответствии с договоренностями с Европейским союзом. Я тоже слышу это не в первый раз: учреждения не получают достаточного финансирования, поэтому и будут проведены изменения. Конечно, не для того, чтобы они только могли покрывать эксплуатационные расходы на собственное содержание, но также затем, чтобы трудоустроить заключенных и дать им возможность самим для себя зарабатывать деньги. Для того чтобы на них они могли приобрести в магазине, который мы затем тоже посетим, например, продукты питания, косметику и другие вещи.

Женщина в униформе, занявшая место рядом с адъютантом на стульях у стены, выразительно кивает, когда слышит ключевые слова: занятость и воспитание. Это, как я узнал, доктор Оксана Кошлиц, психолог женской колонии, на погонах которой сияют две звезды.

Учреждение, продолжает полковник свой рассказ, причем его детальные объяснения прерываются случайными звонками на мобильный телефон, состоит из трех зон. Первую, за пределами самой тюрьмы, я уже прошел. Там, они называет ее «зоной социальной реабилитации», размещаются только те женщины, которые в городе работали: кто на бетонном заводе, кто на деревоперерабатывающем комбинате, кто на малярных заводах и подобных частных и государственных предприятиях. Внутри закрытой тюрьмы есть еще две зоны, одна с относительно минимальным уровнем безопасности и одна для женщин, которые приговорены к пожизненному заключению. Сейчас таких женщин в колонии 21. В целом, сейчас здесь около тысячи осужденных, а в советские времена было в три раза больше. Позже мы также посетим общую комнату. Там, где сегодня стоит диван, раньше находились двухъярусные кровати,— говорит руководитель.

Что будет с работой? Она будет носить добровольный характер?

Согласно закону все должны работать.

Казалось, что для него этот вопрос носит больше административно-технический характер, поскольку он всецело является государственным служащим, лишенным каких-либо эмоций. Через несколько часов, когда он пригласил меня пообедать в столовой, а потом официальная часть окончилась, он стал самим собой. Он радовался грядущим временам, которые наступят для него после 30 лет, проведенных за решеткой.

Я сказал, что фактически он был приговорен к пожизненному заключению, на что он с согласием кивнул в ответ. Что он потом будет делать дальше, поинтересовался я. Жить, ответил он, просто свободно жить и только.

Вывеска на входе в женскую колонию № 54

Его отношение к немецким врачам, которые все контролировали и постоянно ни на кого не обращали внимания, вполне нормальное, сказал он. Они делали свою работу, а он — свою. Неоднократно звучит имя Лутса Хармса. Он также сопровождал перевозку Тимошенко в больницу.

«Были ли у госпожи Тимошенко какие-то привилегии?»

«Нет»,— отвечает полковник, причем он сразу же ставит под сомнение категоричность этого своего «нет». Оказывается, она содержалась не в камере, а в жилом блоке.

«Но она, собственно, должна была работать».

«Я не врач, я не могу об этом рассуждать»,— отвечает он.

«Если вы имеете в виду, что она больна и не в состоянии работать, тогда это так и есть».

Я начинаю смеяться, когда он еще добавляет, что с начала года и так уже поступило меньше заказов, поэтому предприятия колонии не полностью загружены.

«Есть закон, который обязывает работать. Вы зачитывали из него выдержки. Закон здесь главенствует, и он должен восторжествовать. Сразу же после доставки Тимошенко в колонию проблема с ее здоровьем стояла не так остро, как уже через несколько дней. Ну с ней ведь обращаются получше, чем с другими заключенными?»

Первушкин немного колеблется, а затем признается: «В некотором смысле да».