Аэций, последний римлянин - [78]

Вопрос замер на губах Пелагии. В глазах Аэция она увидела слезы (Бонифация она никогда не видела плачущим!), нижняя губа тряслась. Почувствовав на себе ее взгляд, он тут же овладел собой; губы сжались, слезы исчезли из глаз, будто их там никогда и не было… он выпрямился и совершенно спокойным, хотя и глухим голосом ответил на ее испуганный, вопрошающий взгляд:

— Умер король Ругила… мой самый большой друг… якобы молния его убила во Фракии… Глупец этот император Феодосий (Пелагия побледнела от страха: такое кощунство!..) — пишет, что это кара божья… За что? За то что вторгся в императорские владения!.. Этим Феодосиям действительно кажется, что богу только и дела, что до их владений, до их величия! А, да что об этом с женщиной говорить!.. — И он пренебрежительно махнул рукой.

Через минуту она уже сидела у него на коленях. Гибкие руки заботливо обхватили его массивную, твердую, точно из бронзы, шею. Она старалась утешить его, как умела. Хотя о Ругиле совершенно ничего не знала, но задавала вопросы так, будто умер кто-то очень ей близкий. Когда-то она слышала от Бонифация, что это самый дикий и жестокий из всех варварских владык, предводитель скорее злых демонов, чем людей, наводящий ужас в обеих империях, — и все же с готовностью поддакивала, когда Аэций стал прославлять мудрость, монаршьи и воинские достоинства своего самого большого, как он упорно повторял, друга. Неутомимо и ни на минуту не переставая пылать любопытством, она выслушала длившийся несколько часов рассказ о жизни и деяниях Ругилы, о его братьях и племянниках, о многочисленных женах и наложницах, а прежде всего о дружбе, которой он дарил римского заложника, а потом изгнанника. Казалось, что раньше Аэций устанет говорить, чем она слушать. Наконец, когда он кончил, они вместе поужинали и пошли на ложе. Занявшийся день они встретили так же, как провели всю ночь: без сна. Но когда Аэций встал, собираясь поскорее отправиться в цирк на состязание прославленного римского зеленого квадригария со знаменитым гостем из Антиохии, облаченным в голубой цвет, — Пелагия, глядя на его невысокую, но великолепно сложенную фигуру, почувствовала сожаление, что уже утро. Она сказала ему это. Он рассмеялся и на миг задумался. Потом взглянул на жену с загадочной улыбкой, которая удивила ее, но ничуть не встревожила, и сказал:

— Я лишаюсь из-за тебя великолепнейших ристалищ. Но останусь, если ты хочешь. Только с одним условием, что и ты сегодня не пойдешь в церковь святой Агаты.

Был господний день. Но это был и первый день после почти трехнедельной разлуки с мужем. Да, но ведь уже два года такого не было, чтобы она в первый день недели не пошла в церковь! Она закрыла лицо руками и быстро кинула:

— Останусь.

Тогда Аэций голым направился к двери и на языке гуннов крикнул:

— Траустила! Пойдешь к Кассиодору и скажешь, чтобы префект города оповестил в цирке, что состязание переносится на завтра.

5

— Ты опять была в церкви Агаты?

Под Пелагией подкосились ноги. Дрожащими руками закрыла она глаза. Она не могла смотреть на Аэция: никогда еще не видала она этого столь дорогого ей лица до неузнаваемости искаженным гримасой страшного гнева.

— Была, спрашиваю?..

— Была, — шепнула она, удивленная и испуганная.

Он тут же успокоился.

— Хорошо, что говоришь правду. Терпеть не могу женских уверток. Избавишься от унижения: не будут за каждым твоим шагом следить платные двуногие ищейки. На этот раз я тебя прощаю. Но больше в церковь святой Агаты ты ходить не будешь.

С минуту она смотрела на него непонимающим взглядом. Но тут же гневным огнем сверкнули черные африканские глаза, судорожно сжались кулаки, темный лоб прорезали глубокие вертикальные морщинки, а в уголках рта заиграла злорадная улыбка, та самая, которая столько раз торжествовала над побежденным Бонифацием.

— Пойду! — крикнула она.

Он пожал плечами.

— Ты слышала, что я сказал? Больше ты в церковь Агаты не пойдешь.

Она топнула ногой.

— Пойду.

Лицо Аэция снова побагровело. Но Пелагия уже не боялась. Исчезла только издевательская улыбка в уголках рта, но тем гневнее сверкали глаза. Видя, что Аэций двинулся с места и идет прямо к ней, она высоко поднялась на носках и, подавшись всем телом вперед, устремила искаженное гневом и упрямством лицо в налитые бешенством глаза.

И в ту же минуту рухнула на пол со страшным криком тревоги и боли; Аэций не ограничился одним ударом тяжелой ладони прямо по лицу, нагнувшись над лежащей, он принялся бить ее по плечам… по спине… но шее…

Нанося удары, он не топал ногами, не проклинал, не кричал… А когда ударил последний раз, воскликнул уже почти спокойно и скорее с издевкой, чем с гневом, но все еще тяжело дыша:

— Я тебе не Бонифаций, Пелагия! Забудь об этих своих уловках и женских приемах, которыми ты управлялась с ним… Если я сказал нет — никогда уже не говори да, потому что тогда тебе будет куда больнее и ты будешь вопить, а не стонать… Неужели ты действительно думала, что жена патриция империи будет явно веровать в ересь и всенародно показываться в арианской церкви? Я не предостерегал, считая тебя умной женщиной, и думал, что ты сама это поймешь… Мне жаль, что приходится такими вот способами учить тебя разуму…