Аджимушкай - [2]

- Командир роты не приходил? - спрашивает его высокий, с большими красными звездами на рукавах. "Политрук", - определяю я.

- Был, товарищ Правдив, ушел в штаб, вроде как завтра отправляемся.

- Значит, на фронт желаешь? - спрашивает меня Правдин, потом поворачивается к бойцу. - Как, Кувалдин, возьмем? Паренек вроде подходящий.

- Хрупок больно, - окает красноармеец.

- Оружие знаешь? - продолжает политрук. - Из винтовки стрелял?

Он достает из сумки гранату.

- Разбери. Смелее, капсюля нет... Та-ак, - тянет политрук. - Правильно действуешь. - Он дает мне винтовку и просит назвать основные части. Когда я успешно выдерживаю экзамен, Правдин решает: - Хорошо. Утром получите обмундирование, винтовку. - Он встает, набрасывает на плечи шинель, закуривает:

- Война, братец ты мой, война... Весь народ встает под ружье, произносит политрук и, погасив папиросу, скрывается за дверью.

Спрашиваю Кувалдина, твердо ли решил Правдин зачислить меня в роту. Может, он пошутил?

- Таким делом не шутят... Ложись и отдыхай, - советует Кувалдин и первым опускается на разостланный брезент. Через минуту он спрашивает: Говоришь, в Ростове учился, в пединституте?.. Случаем, Сергеенко Аню не встречал там?

Отвечаю не сразу. В памяти ожил один воскресный день. Редкий лесок. Неожиданно полил дождь. Прижавшись к ветвистому дубу, мы стоим с Аней Сергеенко: этого момента я давно ждал. "Знаешь что, - вдруг осмелел я. Сейчас поцелую". Аня, прикрыв ладонью губы, засмеялась: "Опоздал". И погрозила пальцем: "Я другому отдана и буду век ему верна". - "Кто же он?" Она тряхнула кудрями: "Красноармеец молодой, статный и лихой". Мокрая, с большими лучистыми глазами, она отпрянула в сторону и убежала. Потом почти каждую ночь я видел ее во сне, стоящую под ветвями дуба. Неужели о ней спрашивает Кувалдин?

- Знал. Когда началась война, она оставила институт и поступила на курсы радистов.

- Ты спи, спи, - вдруг заторопил Кувалдин,

- 2

Идем шестой час без отдыха. Ноги и кисти рук отяжелели, словно к ним прицепили свинцовые гири. В горле жжет: возьми глоток воды - и она закипит во рту.

Впереди, метрах в двадцати, - командир и политрук роты. Сомов среднего роста, с выгнутыми ногами, с широкой спиной и короткой шеей, на которой посажена голова с плоским крепким затылком. Политрук очень высокий. Говорят, он попал с Черноморского флота, где был секретарем комсомольской организации корабля. Сомов и Правдин идут не оглядываясь, будто и нет позади них колонны. Но стоит только замедлить движение, они сразу поворачиваются и раздается звенящий голос Сомова:

- Подтянуться!

Рядом со мной шагает Кувалдин. На лице его слой пыли, глаза воспалены, большая кисть крепко сжимает ружейный ремень. Егор с виду тяжел и неповоротлив. Он служит в армии с тридцать девятого года. Родом из Москвы. Когда на второй день там, в школе, разговорились с ним, он признался: "Я-то вначале подумал, что ты из музыкантов. Хрупок больно. А, оказывается, ты Пупкин - генерал Кукушкин".

Бойцы засмеялись. Я тогда не обиделся на этого здоровяка, только подумал: "Война и студента делает солдатом".

Сомов и Правдин останавливаются.

- Прр-и-и-вал!

Падаю на жухлую траву и лежу неподвижно. Гудят ноги, горит спина, натертая вещевым мешком; слышу говор. Потом все пропадает. Просыпаюсь от толчка в бок стоит Правдин.

- Положите ноги выше, быстрее отойдут, - говорит он, чуть склонившись надо мной.

- Студент, литератор, - глядя на меня, говорит Кувалдин. В его чуть припухших губах дымит самокрутка, один глаз прищурен.

Поворачиваюсь на спину и кладу ноги на вещевой мешок.

- Сними сапоги, - советует Егор.

- Правильно, - поддерживает политрук и идет к другим бойцам.

Надо мной висит опрокинутая чаша голубого неба.

В детстве я мечтал стать строителем межпланетного корабля, увлекался литературой о Галактике. Думаю сейчас об этом просто так, лишь бы не лезли в голову мысли о доме. Издали доносятся глухие звуки бомбежки, далеко, почти у самого горизонта, скользят по небу крохотные точки самолетов. Тяжелый молот войны уже который месяц колотит землю.

Над кем-то подшучивает Кувалдин. Ему возражает лихой свистящий голос:

- Списали Чупрахина? Нет, Егор, так обо мне не думай. Просто корабль наш вышел из строя. А куда податься? Вот и пришлось надевать пехотную одежонку... Но ничего, матрос и на земле не потеряется, Так, что ли, философ?

Философом ребята уже успели прозвать Кирилла Беленького за его длинные Речи. Кирилл, до того как попасть в нашу роту, два года служил в кавалерийской дивизии и работал в многотиражной газете корректором. Хотя такой должности в штабе не было, но, по его словам, он чувствовал себя там довольно прочно.

- Так-то оно так, - глубокомысленно отзывается Кирилл. - Но если посмотреть в корень твоего дела, мы увидим прежде всего наличие такой ситуации: с одной стороны, ты человек моря, с другой стороны, - пехотинец...

- А с третьей стороны? - подзадоривает кто-то Беленького.

- Третьей стороны у человека не бывает, - продолжает Кирилл с прежним глубокомыслием. - А почему я говорю так? Почему? - настаивает он.

- Потому что ты философ, - шутит Кувалдин.