Адъютант его превосходительства - [35]

Через минуту в переднюю быстро вошла, шурша платьем, невысокая молодая женщина. Чертами лица она напоминала Юриного папу; у Юры дрогнуло и громко-громко забилось сердце.

— Тебе что нужно, мальчик? — спросила она.

— Ксения Аристарховна, тётя Ксеня! Не узнали меня?

Женщина серыми блестящими глазами долго удивлённо всматривалась в лицо мальчика и вдруг вскрикнула:

— Юра! Бож-же мой, Юра? Как ты очутился здесь? Где мама?.. Ой, господи, что у тебя за вид?

Она нервно схватила Юру за руку, ввела в просторную, обставленную старинной мебелью комнату и, нежно и заботливо оглядывая его со всех сторон, позвала:

— Викентий!.. Викентий, иди скорей сюда!

В гостиную вошёл высокий полный мужчина с капризным, холёным лицом, на котором лежала печать уверенного спокойствия. Он торопливо взбросил на переносье пенсне.

— Юра? — изумлённо вскинув тяжёлые брови, воскликнул он. — Что случилось, Юра? Где мама?

Юра в бессилии потупил голову, и слезы потекли по его щекам…

Потом, вымытый и одетый во все чистое, успокоенный той заботой, с которой его встретили, Юра сидел на широком диване рядом с Ксенией Аристарховной. Он все время старался быть ближе к ней, к её надёжному, уютному, почти материнскому теплу, к рукам, таким же ласковым, как у мамы.

Сидя здесь, в тёплой и чистой квартире, Юра испытывал странное чувство раздвоенности. Оно возникло у него ещё в дороге, когда он добирался до Киева, когда ехал в тамбурах, на подножках и даже в «собачьем ящике» классного вагона. В «собачий ящик» он забрался в Екатеринославе и, измученный всем пережитым, проспал почти до Киева. Проснувшись, стал взбалмошно вспоминать — и не мог поверить, что все происшедшее случилось именно с ним. Тот, прежний, Юра Львов — книжник и неуёмный фантазёр, беспомощный в обычной жизни, — словно бы остался навсегда там, в пустынной степи, у маленького земляного холмика. С ним просто не могло произойти ничего такого, что произошло с другим Юрой Львовым, который бесстрашно шёл через ночную степь, блуждал по безлюдному лесу, сумел убежать из Чека, научился на ходу цепляться за поручни уходящих вагонов, прятаться от железнодорожной охраны… Но ведь все это было. Было!

Первый Юра со слезами рассказывал Ксении Аристарховне и Викентию Павловичу об их жизни под Таганрогом, о поезде, о болезни и смерти мамы. Другой же не удержался, стал громко и даже немного хвастливо рассказывать о своих приключениях после того, как он остался один.

Выслушав рассказ Юры о драке на Собачьей тропе, Викентий Павлович обернулся к жене:

— Я так понимаю, Юрий принял сегодня боевое крещение! Все правильно, мужичьё надо бить!.. Надеюсь, ты не посрамил фамилию?! — патетически воскликнул он.

— Я ему сильно надавал! — засветился от похвалы Юра и добавил: — Приёмом джиу-джитсу… вот этим… знаете…

— Молодец! Хвалю! Начинай с малого, с малых большевиков! — заулыбался собственной остроте Викентий Павлович.

— А я и в Чека был. У красных. — Юра хотел преподнести это особенно эффектно, как самое сенсационное в пережитом, но вдруг вспомнилось буднично-усталое лицо Фролова, красные от бессонницы глаза — и голос его помимо воли упал чуть ли не до шёпота: — Правда, был в Чека…

Ксения Аристарховна всплеснула руками, брови страдальчески надломились, а Сперанский близко заглянул Юре в лицо и укоризненно покачал головой:

— Ну, это уж ты, братец, сочиняешь! — А сам горестно подумал: «Такое ныне время, должно быть, когда и мальчишки гордятся тем, что в меру сил своих принимают участие в борьбе. Слишком быстро взрослеют сердца».

Юра же, задетый тем, что ему не верят, стал запальчиво рассказывать:

— Схватили они меня и — к самому главному. А тот и говорит: ты шпион!

— А ты? — скептически спросил Викентий Павлович.

— А я?.. А я ка-ак прыгну! И — на улицу! И — через забор! — Теперь Юра опять рассказывал громко, даже залихватски и, чувствуя себя необыкновенно смелым и ловким, суматошно размахивал руками. — А потом по улице… по огородам… Стрельба подняла-ась!..

И тут Юра запнулся, вспомнив, что ниоткуда он не прыгал, что из Чека его выпустили и никто за ним не гнался. А ещё он вспомнил Семена Алексеевича и то, как заботливо он отнёсся к нему и на батарее, и позже, когда они ехали в Очеретино. Ему стало немного стыдно за своё хвастовство, и он смущённо поправился:

— Нет, стрельбы, кажется, не было… потому что… никто за мной не гнался.

— Это уже детали. — Сперанский по-отечески взъерошил Юре волосы. — Главное, что ты достойно выдержал экзамен на мужество. — И затем торжественно добавил: — Отменнейший молодец! Гвардия! Весь в отца!

Несколько мгновений они сидели молча, постепенно привыкая друг к другу. Потом Юра поднял глаза на дядю:

— А вы, Викентий Павлович?

— Что — я?

— Вы ведь тоже, как и папа, офицер. Почему вы не воюете?

Сперанский как-то со значением рассмеялся, потрепал Юру по щеке.

— Резонно… резонный вопрос! — Он поколебался, словно советуясь сам с собою о чем-то таинственном и важном, и наконец произнёс: — Потом узнаешь… Позже!.. Да-да, несколько позже! — Викентий Павлович прошёлся раз-другой по комнате, снова присел возле Юры, положил ему руку на плечо и наигранно-виноватым голосом продолжил: — Время… трудное и сложное в данный момент время, Юрий. И ты должен нам с тётей Ксеней помогать. Договорились? Мне сейчас ходить по городу, так сказать, не безопасно. Ну знаешь, облавы там, проверки документов, да мало ли что… Поэтому за продуктами и по разным хозяйственным делам будешь ходить ты!