Адъютант Бонапарта - [59]

Последние, три слова из характеристики Рейнгарда в сопоставлении с таинственными обстоятельствами гибели Сулковского во многом теряют свое оптимистическое звучание.

Памятник в Каире

Начну с того, что приведу один документ. Просматривая переписку Общества польских республиканцев[18] в библиотеке музея Чарторыских в Кракове, я наткнулся на письмо, которое непременно должно войти в эту книгу. 14 августа 1799 года, то есть спустя десять месяцев после смерти Сулковского и через два месяца после кровавой битвы на Треббии, в которой был почти уничтожен легион Домбровского, не установленный по имени варшавский заговорщик писал находящемуся в Париже Юзефу Каласантию Шанявскому:

Ты пишешь, что для Франции и для нас настали мрачные времена, что мы имеем друзей в военном министре[19] и в Жубере, в этих близких друзьях Сулковского; ты печалишь нас, утешаешь и заставляешь единовременно, чтобы сердца наши скорбели об утрате этого многообещавшего Человека и Поляка, с коим было связано столько надежд; они еще больше жаждут предаться этой величественной скорби, и посему просим тебя, дабы ты, кто его хорошо знал, прославил его память хвалебным словом и нам бы то письмо прислал. До нас уже дошла ужасная весть о смерти наших сородичей, но смерть эта приносит славу павшим и оставшимся в живых полякам и преумножит число защитников и мстителей. Воспламени этими павшими за французское дело жертвами умы французских республиканцев, дабы споспешествовали быстрейшему созданию наших легионов…

Удивительно трогает это старое письмо – посмертное приложение к биографии нашего героя. Безымянный революционер на родине добивается некоего символического акта примирения между враждовавшими при жизни патриотами – Сулковским и легионерами Домбровского. Домогаясь от руководителя левого крыла эмиграции, чтобы общая жертва, принесенная павшим, была использована для воодушевления французских республиканцев в деле «быстрейшего создания наших легионов», он одновременно так прекрасно подводит итог трагической деятельности Сулковского и вновь вводит одинокого египетского партизана в главное русло борьбы за независимость.

К сожалению, нам не известно содержание «хвалебного слова» Сулковскому, которое наверняка прислал республиканцам на родине Юзеф Каласантий Шанявский. Однако нет никакого сомнения, что герой Эль-Сальхия еще долгие годы после смерти участвовал в сражениях за независимость своего народа.

Легенда о жизни и смерти Сулковского, культивируемая польскими патриотами различных политических убеждений, подавалась двояко. Сторонники Наполеона, видящие в нем освободителя Польши, вспоминали Сулковского как пламенного патриота, неустрашимого солдата и одного из ближайших соратников «бога войны». Известно, например, что князь Юзеф Понятовский, домогаясь от императора освобождения Польши, неоднократно ссылался на «клятвы, данные героическому Сулковскому».

Польские же республиканцы помнили прежде всего о том, что патриотизм Сулковского был неразрывен с его революционным мировоззрением, помнили о его своеобразном «интернационализме», проявлявшемся в нерушимой солидарности с французскими и итальянскими революционерами, и о его враждебном отношении к диктаторским устремлениям Бонапарта. Именно этого характера легенда воодушевляла несколько десятков польских легионеров, которые в 1800 году вместе с французскими и итальянскими якобинцами принимали участие в парижском «заговоре Оперы», завершившемся неудачным покушением на первого консула.

Насколько жива была еще память о Сулковском в период великой эмиграции, свидетельствует событие, которое разыгралось в Каире в 1834 году. Героем этого события был генерал Генрик Дембинский, один из руководителей восстания 1830 года.

Генерал Дембинский прибыл в Египет летом 1833 года в качестве главы военной комиссии, посланной консервативными кругами польской эмиграции в Париже. Целью миссии было выяснить, нельзя ли в только что организующейся египетской армии найти место для какого-то числа рассеянных по свету польских офицеров.

Вице-король Египта паша Магомет Али и его сын, прославленный военачальник Ибрагим, приняли генерала очень милостиво и пожаловали ему высокую должность «организатора армии». Дембинский был хорошим солдатом, но, к сожалению, не обладал дипломатическими способностями, необходимыми для столь важной миссии, порученной ему в Париже. Он принялся за нее слишком поспешно, не очень продумав все. Не имея еще окончательного согласия вице-короля и Ибрагима, он начал приглашать в Египет большие группы поляков. Эту неосмотрительность использовали агенты держав, разделивших Польшу, которым присутствие польских офицеров-повстанцев в египетской армии было отнюдь не на руку.

Спустя несколько месяцев, в феврале 1834 года, когда генерал по своим служебным делам находился вдали от столицы, в каирской газете появилась провокационная заметка о корабле, везущем в Александрию четыреста вооруженных польских офицеров, готовых силой высадиться на египетскую землю.

Магомет Али, ошеломленный перспективой международных политических осложнений, не проверив известия и не дожидаясь Дембинского, издал декрет, запрещающий всем польским эмигрантам высадку на египетской территории.