Адский огонь - [2]

Рина слышала, как они кричали друг на друга. Вообще-то ее папа никогда не кричал. Ну… почти никогда. Кто у них в семье умел кричать, так это мама. Она была стопроцентной итальянкой, и нрав у нее был крутой.

Но, боже, как же папа кричал на мистера Пасторелли! А когда он вернулся домой, то крепко обнял ее. И они пошли на бейсбол.

Может, это бог ее наказал? Она же позлорадствовала, что Джоуи Пасторелли теперь накажут! И еще она даже порадовалась, что Джоуи Пасторелли сбил ее с ног и порвал на ней блузку, потому что именно из-за этого они пошли на стадион и посмотрели, как «Иволги» надрали задницу «Рейнджерам».

А может, у нее есть внутренние повреждения?

Рина знала, что можно получить внутренние повреждения и даже умереть, потому что смотрела «Скорую помощь», у них с Сандером это был любимый сериал.

Эта мысль привела за собой еще одну острую судорогу. У Рины даже глаза заслезились. Она стала вылезать из постели — ей хотелось к маме — и вдруг почувствовала что-то влажное между ног.

Всхлипывая, умирая со стыда — неужели она могла намочить в постель, как младенец, — Рина выбралась из спальни и направилась по коридору в ванную. Войдя в чистенькую нарядную комнатку с розовой плиткой и такой же розовой ванной, она задрала свою трикотажную ночную рубашечку с картинкой «Охотники за привидениями».

Горячая волна страха прокатилась по ней, когда она увидела кровь у себя на бедрах. Значит, она умирает. У нее зазвенело в ушах. Когда пришел новый приступ боли, Рина открыла рот, собираясь кричать.

И вдруг поняла. Нет, она не умирала. И никаких внутренних повреждений у нее нет. У нее месячные. В первый раз в жизни.

Мама же ей все объяснила. Про яичники, про циклы, про то, как становишься женщиной. У обеих ее сестер были циклы каждый месяц, и у мамы тоже.

В шкафчике под раковиной хранились тампоны «Котекс». Мама показала ей, как ими пользоваться, и как-то раз она заперлась в ванной, чтобы попрактиковаться. Рина смыла кровь и решила, что нечего разводить нюни. Ее не столько смущала сама кровь, столько то место, откуда она выходила.

Зато теперь она стала взрослой. Достаточно взрослой, чтобы позаботиться о себе. Позаботиться о том, про что мама говорила: «Это женское».

Рине больше не хотелось спать, она решила пойти в кухню и выпить имбирной шипучки. В доме было так жарко! Папа называл это «собачьи дни». А ей о многом надо было подумать теперь, когда она состоялась. Рина взяла свой стакан с имбирной шипучкой, вышла на крыльцо и опустилась на прохладные мраморные ступеньки.

Было так тихо, что она услышала, как во дворе у Пасторелли залаял пес: у него был хриплый, кашляющий лай. На улице горели фонари. Рине казалось, что она одна не спит на всем белом свете. И уж точно сейчас никто на свете, кроме нее самой, не знает, что творится у нее внутри.

Потягивая шипучку, Рина задумалась о том, как вернется в школу в сентябре и у скольких еще девочек начнутся месячные этим летом.

Теперь у нее начнут расти груди. Опустив голову, Рина посмотрела на свою грудь. Интересно, каково это будет, что она будет чувствовать?! Когда волосы растут или ногти, это не чувствуется. Но груди — это же совсем другое дело. Ужасно странно, но интересно. Если груди начнут расти сейчас, они у нее уже будут к тому времени, как она наконец-то достигнет подросткового возраста.

Она сидела на мраморных ступеньках, плоскогрудая девочка с болью в животе, с маленькой родинкой над верхней губой, со скобками на зубах. Ее волосы цвета меда закурчавились в жарком и влажном воздухе, ее золотисто-карие глаза с длинными ресницами стали слипаться сами собой.

В ту душную ночь настоящее казалось ей абсолютно надежным, а будущее было окутано розовым туманом.

Рина зевнула и сонно заморгала. Когда она поднялась, чтобы вернуться в дом, ее взгляд скользнул вдоль по улице до «Сирико», пиццерии, стоявшей на этом месте, когда ее отца еще не было на свете. Поначалу ей показалось, что мелькающий свет, который она заметила в большой витрине, это какое-то отражение, и она подумала: «Красиво».

Ее губы изогнулись в улыбке, пока она, склонив голову набок, изучала колеблющийся свет. Вообще-то он не походил на отражение, и она не могла поверить, что кто-то мог забыть погасить свет перед уходом.

Рина спустилась по ступенькам на тротуар и двинулась вперед, все еще держа в руке стакан. Она была слишком заинтригована, ей и в голову не пришло, что мать спустит с нее шкуру за эту ночную прогулку. Им категорически не разрешалось выходить на улицу среди ночи даже в собственном квартале.

И вдруг ее сердце гулко застучало. То, что она увидела, стало проникать сквозь мечтательную сонливость в ее сознание. Дым повалил в переднюю дверь. Дверь не была закрыта. А свет, замеченный ею, был пламенем.

— Пожар! — Сначала Рина прошептала это, потом закричала во весь голос, бросилась бегом обратно и ворвалась в дом.

До конца своих дней ей не суждено было забыть, как она стояла со всей семьей и смотрела, как горит «Сирико». Рев огня, рвущегося из полопавшихся окон, взбирающегося золотистыми лозами по стенам, непрерывным басом гудел у нее в ушах. Завывали сирены, вода с громким шипением била из больших шлангов, люди кричали, женщины плакали. Но голос огня перекрывал все.