Адская игра - [137]

«Я хочу сказать товарищу Микояну, — заявил Кастро, — и то, что я говорю, отражает решение всего нашего народа: мы не согласимся на инспекцию». Кастро добавил, что не хочет подвергать советские вооруженные силы опасности и, если речь идет об угрозе мировой войны, естественно, стремится избежать этого, однако ситуация уже изменилась. «Если же наша позиция ставит под угрозу мир во всем мире, то мы сочли более правильным считать советскую сторону свободной от своих обязательств и будем сопротивляться сами. Будь что будет. Мы имеем право сами защищать свое достоинство», — выпалил Кастро^{24}.

В комнате воцарилось молчание. Оно длилось несколько минут, но показалось вечностью. «Я думал, какой оборот делу дать дальше», — вспоминал Микоян. Понимая, что нельзя оставить без внимания этот взрыв негодования, Микоян попросил объяснения. Проблема заключалась не в инспекции кубинской территории, а в проверке грузов на судах, отправляющихся из Гаваны. По мнению Микояна, сильным оскорблением для Кастро могло быть то, что эти инспекции будут произведены в территориальных водах Кубы^{25}.

Рауль и еще несколько верных соратников Фиделя передали Микояну, что они также удивлены. Даже сам Фидель Кастро был смущен. Переговоры прервали. Микоян сделал вывод, что Фидель допустил ошибку: «Он не собирался этого говорить, но у него просто сорвалось с языка». В докладе Кремлю Микоян предложил поддержать позицию Кастро в отношении инспекций^{26}. В конце концов Москва должна учитывать эмоциональность и вспыльчивость кубинского лидера. «Не следует упускать из виду и сложных личных качеств характера Кастро — его обостренного самолюбия». Микоян критиковал авторитарный стиль Кастро, характеризуя некоторые его высказывания после прихода к власти как необдуманные, эмоциональные, о которых он позже сожалел. По мнению Микояна, время от времени американская пресса, зная болезненное самолюбие Кастро, подстрекала его, сообщая, что Куба теряет независимость. «Посольству известно, что Кастро сильно переживает, когда он читает сообщения реакционных агентств, где его называют марионеткой СССР», — добавлял Микоян^{27}.

7 ноября на обеде по случаю празднования 45 годовщины Октябрьской революции всем стала очевидна атмосфера напряженности вокруг миссии Микояна. Обычно советское посольство приглашало к себе на прием и обед кубинских гражданских и военных руководителей. Пытаясь сгладить ущерб, нанесенный ядерным кризисом, советские представители вели себя так, как будто ничто не омрачает советско-кубинских отношений. И в самом деле, прием начался на хорошей ноте, причем Рауль Кастро играл роль миротворца. За дни, прошедшие с момента, когда Фидель Кастро открыто заявил о разногласиях с Москвой, Рауль пытался успокоить советских друзей. Преемник Алексеева на посту резидента КГБ в Гаване отмечал его позитивную роль в деле умиротворения. «Рауль Кастро, — сообщал он в Москву, — по-прежнему откровенен с нами, он заметно переживает тот факт, что безупречное отношение между Кубой и СССР… сейчас омрачается необходимостью публично заявлять о наличии каких-либо разногласий и вести по некоторым вопросам споры». Рауль Кастро в доверительном порядке спрашивал резидента КГБ в Гаване, правильно ли сделал Фидель Кастро, заявив о возникших разногласиях, причем было заметно, что он и сам не уверен в этом^{28}.

На этом приеме в советском посольстве Рауль произнес тост за здоровье Хрущева и за его достижения во внешней политике. В этом тосте, который посол Алексеев назвал фактически политическим заявлением, Рауль — твердый промосковский коммунист — сказал, что Куба навеки верна дружбе с Советским Союзом и «не примкнет ни к каким течениям». «Она не пойдет ни по пути Албании, ни Югославии, — сказал Рауль. — Куба на деле в теории и практике остается верной принципам марксизма-ленинизма». Молодой Кастро закончил свой тост словами: «Мы есть и будем кубинскими коммунистами»^{29}.

На этом приеме, однако, было отмечено некоторое охлаждение кубинской и советской сторон по отношению друг к другу. Присутствовавший на нем представитель Генерального штаба советской армии генерал А.И. Грибков, прибывший на Кубу буквально накануне кризиса с группой высших военных начальников из Москвы, сообщил об этом спецтелеграфом министру обороны СССР РЯ. Малиновскому, а тот немедленно доложил Президиуму ЦК. То, что советские военачальники ни разу в своих тостах не упомянули Фиделя Кастро, кажется, в Москве никого не тронуло. Однако другое сообщение вызвало явное недовольство. «Обращает на себя внимание, — сообщал Грибков, — поведение на ужине начальника разведывательного управления Генерального штаба Педро Луиса (Родригеса), который в течение всего ужина несколько раз пытался в кругу соседей по столу произнести тост за Фиделя — Сталина, но поддержки не получал»^{30}. Составив это донесение, Грибков предложил сидевшему рядом с ним на приеме заместителю командующего советскими войсками на Кубе генерал-майору Л.С. Гарбузу подписать эту бумагу вместе с ним. Но Гарбуз отказался^{31}.

В своих воспоминаниях о «Карибском кризисе» Грибов рассказывает о донесении Малиновскому и пишет, что «этот доклад имел для меня неожиданные и неприятные последствия»