Адская бездна - [9]

Потом, предоставив хозяину время порассуждать о своих любимых занятиях, Самуил внезапно сбросил, так сказать, маску и в свою очередь заговорил, обнаружив глубину познаний и дерзость мысли, забавляясь растерянностью своего почтенного собеседника, ошеломленного новизной наблюдений юноши и неожиданностью его гипотез. И наконец во всеоружии истинной науки он стал, не меняя своей вежливой, холодной и слегка насмешливой манеры, словно бы нечаянно разрушать шаткие построения поверхностно начитанного, да и несколько устаревшего в своих представлениях хозяина.

В это время Юлиус и Христиана, до сих пор молчавшие, лишь украдкой поглядывая друг на друга, начали понемногу осваиваться.

Сначала посредником между ними стал Лотарио. Еще не смея заговорить с самой Христианой, Юлиус принялся задавать мальчику вопросы, но тот не мог на них ответить. Лотарио обращался за разъяснениями к девушке, и она отвечала ему, а тем самым и Юлиусу. Юноша был безгранично счастлив: мысли Христианы, передаваемые милыми, чистыми устами ребенка, сладостно входили в его сердце.

Когда подали десерт, эти трое уже были лучшими друзьями — и все благодаря той неподражаемой порывистости, чудной легкости в проявлении чувств, что составляет высшую прелесть детства.

Однако, когда все поднялись со своих мест, намереваясь перейти в сад, чтобы пить кофе в тени деревьев, сердце Юлиуса сжалось, а брови невольно нахмурились при виде Самуила, который направлялся к ним, готовясь нарушить хрупкое очарование нарождающейся близости. Пастор же в это самое время собрался покинуть общество и отправиться за старым французским коньяком.

Самуила, неисправимого скептика и насмешника, можно было бы упрекнуть во многом, но уж недостаток дерзости никак не входил в число его пороков. Юлиус почувствовал себя оскорбленным, заметив, как он с видом хладнокровного фата устремил беззастенчивый взгляд на пленительную девушку и обратился к ней с такими словами:

— Нам следует попросить у вас прощения, фрейлейн. Сегодня утром мы помешали вам продолжать урок, который вы давали своему племяннику. С нашей стороны было очень глупо вести себя так.

— О, это пустяки, мы уже заканчивали, — сказала она.

— Я не мог сдержаться от возгласа изумления. Вообразите, мы ведь едва не приняли за колдунью ту девушку, что привела нас сюда. Ее наряд, ее козел, эти молнии, при свете которых она нам явилась, — все наводило на такую мысль. И вот, заснув с этой догадкой, мы просыпаемся поутру, раскрываем окно и что же видим? Козел превратился в прелестное дитя, а ведьма…

— В меня! — подхватила Христиана с задорной, а возможно, и насмешливой улыбкой.

И, обернувшись к Юлиусу, напустившему на себя солидный, сдержанный вид, она спросила:

— А вы, сударь? Вы тоже приняли меня за колдунью?

— Не без того, — признался Юлиус. — Право же, не совсем естественно быть настолько красивой.

Если слова Самуила вызвали у Христианы усмешку, то при этой фразе Юлиуса она покраснела.

Он и сам тотчас оробел, опасаясь, что позволил себе слишком много, и поспешил обратиться к ребенку:

— Лотарио, скажи, а ты хотел бы поехать с нами в университет?

— Сестрица, — мальчик повернулся к Христиане, — а что это значит — университет?

— Это такое место, где вас научат всему на свете, дитя мое, — весело отвечал вернувшийся пастор.

Тогда малыш с важной миной сказал Юлиусу:

— Мне незачем ехать с вами, потому что вместо университета у меня есть сестрица. Христиана все знает, сударь: она и читать умеет, и писать, и музыке училась, а еще она говорит по-французски и по-итальянски. Я никогда ее не покину. Ни за что на свете.

— Значит, вы куда счастливее нас, мой любезный малютка, — вмешался Самуил, — поскольку нам с Юлиусом, увы, пора уезжать.

— Как?! — воскликнул пастор. — Неужели вы не подарите мне даже одного этого дня? Вы не останетесь поужинать с нами?

— Тысяча благодарностей! — отвечал Самуил. — Но наше присутствие в Гейдельберге сегодня вечером совершенно необходимо.

— Да, но ведь по вечерам не бывает ни занятий, ни перекличек.

— Нет, но долг, призывающий нас туда, еще гораздо серьезнее, и Юлиусу это хорошо известно.

— Предлагаю полюбовное соглашение, — просительно улыбнулся священник. — Гейдельберг всего-навсего в семи-восьми милях от Ландека. Вы прекрасно успеете туда, если выедете отсюда в четыре, да и лошади ваши тем временем отдохнут и жара спадет. Я вам ручаюсь, что вы прибудете на место еще до темноты.

— Нельзя! — возразил Самуил. — Учитывая неотложность дела, для которого мы туда едем, нам следует успеть заблаговременно. Не правда ли, Юлиус?

— Это так важно? — вполголоса спросила Христиана, устремив на Юлиуса чарующий взгляд голубых глаз.

И Юлиус, до того молчавший, не устоял перед их ласковым вопросом.

— Да ну, Самуил, — сказал он, — не будем противиться гостеприимству наших радушных хозяев. Мы вполне можем выехать отсюда ровно в четыре.

Самуил бросил злобный взгляд на Юлиуса и девушку.

— Ты этого хочешь? Что ж! — ехидно усмехнулся он.

— В добрый час! — воскликнул священник. — А теперь послушайте, какие у меня планы. До трех я буду показывать вам, господа, мои коллекции и сад. Потом мы все, дети и я, проводим вас до поворота к Неккарштейнаху. У меня есть ловкий, сильный малый, он приведет вам туда ваших лошадей. Вы увидите, что дорога, показавшаяся вам такой кошмарной в грозовую ночь, прелестна при солнечном свете. И там же мы, по всей вероятности, встретим вашу предполагаемую колдунью. Пожалуй, в ней и правда есть что-то такое, но в самом христианском духе. Это чистейшее, святое дитя.