Аденауэр. Отец новой Германии - [40]

Проблемы не заставили себя ждать. Заседавший в Кобленце Верховный комиссариат союзников упорно настаивал на том, чтобы развалины взорванных фортов не; убирались, а были оставлены на месте в качестве назидания потомкам. После того, как удалось переубедить оккупантов, поднялась местная оппозиция: на лакомые куски земли нашлось немало охотников. Из Берлина шли директивы, одна противоречивее другой. Единственным позитивным моментом оказалась контролируемая инфляция: в 1920-м — первой половине 1921 года марка еще не рухнула, а постепенно дешевела, что делало германские активы привлекательными для иностранных инвесторов.

8 июня 1920 года Аденауэр опубликовал в «Кельнер штадтанцейгер» программную статью с изложением своего видения будущего города. Альтернатива была сформулирована четко и убедительно: Кёльн станет либо «гигантской каменной пустыней», либо «городом, где жители будут вести жизнь, достойную человеческого существа». Однако оппозиция не унималась. Тон выступлений в городском собрании изменился: если раньше Аденауэра называли «утопистом», то теперь уже о нем отзывались как о «безответственном игроке», «спекулянте», «самом расточительном из всех немецких бургомистров». Против него и Шумахера выступали не только те, кто представлял интересы частных торговцев недвижимостью; когда он объявил о плане строительства большого стадиона на западной окраине города, в Мюнгерсдорфе, многие стали задавать резонные вопросы типа того, а не лучше ли употребить средства на закупку продуктов и на строительство жилья. Аденауэр гнул свое, не обращая внимания на критиков. Шумахер позднее говорил, что в прежние времена Аденауэр вполне мог бы стать одним из отцов церкви; во всяком случае, он не уступал первым христианским проповедникам ни силой характера, ни уверенностью в правоте своего дела.

Почти фанатичная увлеченность Аденауэра урбанистическими проектами тем более поражает, что ник его активности на этом направлении совпал с периодом трудных испытаний, которым подверглась его новая семья. Весной 1920 года Гусей, находившуюся тогда на последних месяцах беременности, постиг неожиданный и серьезный недуг. Врач поставил неутешительный диагноз: почечная недостаточность. Словно какой-то рок висел над семьей: то же самое нашли в свое время и у Эммы. К счастью, все обошлось, приступ удалось купировать. 4 июня Гусей родила мальчика, но новорожденный оказался очень слабеньким, практически нежизнеспособным. Его поспешили окрестить, сестра Гусей, Лотта, сама медицинская сестра; переехала к ним, чтобы помочь в уходе за маленьким Фердинандом (так назвали новорожденного, очевидно, в честь тестя) и матерью, еще тоже не оправившейся от родов. Сам Конрад был готов просиживать у постели жены дни и ночи, но ему то и дело приходилось отлучаться: дела в ратуше не отпускали.

Всего через три дня наступила печальная развязка. Вернувшись вечером домой, Аденауэр обнаружил уснувшую рядом с колыбелькой маленького Фердинанда сиделку. Он отослал отдохнуть явно уставшую женщину и сам присел на ее место. К полуночи ребенок стал задыхаться. Аденауэр позвонил врачу, попросил срочно приехать, тот дал понять, что приехал бы, если бы от этого была хоть какая-то польза. Отец вернулся к колыбели, взял ребенка на руки. Через некоторое время его дыхание оборвалось, все было кончено. Жена, полностью обессиленная, спала в соседней комнате, вернее сказать, временами проваливалась в забытье. Она проснулась, когда муж появился на пороге. Он не произнес ни слова. Гусей сама выговорила, полуутвердительно-полувопросительно: «Умер». Аденауэр кивнул, сел на край ее постели и взял ее за руку. Оба молчали.

Утром несколько раз приезжали курьеры из ратуши: срочно требовалось его присутствие. В конце концов он уехал. Было утро 8 июня 1920 года, и это был момент, когда в политической жизни Германии наступил крутой поворот. Двумя днями раньше, 6 июня, состоялись первые выборы в рейхстаг по новой, лишь полтора года назад принятой конституции Веймарской республики. Всего за несколько месяцев до этого был ратифицирован Версальский договор. Политическое положение в стране обострилось. Армия не могла смириться с унизительными условиями мира. Правительство Эберта, которое пыталось более или менее лояльно выполнять эти условия, стало мишенью всевозможных нападок и заговоров. Возник так называемый «фрейкор» — незаконные вооруженные формирования, если выражаться современным языком.

В марте 1920 года напряженность переросла в первый серьезный политический кризис. Два отряда «фрейкора» — балтийская бригада и 2-я морская бригада — должны были немедленно самораспуститься; приказ об этом был издан правительством по требованию союзников, грозивших санкциями за нарушение условий мира. Командующий «морской бригадой», капитан Герман Эрхардт фон Дебериц, отказался повиноваться и обратился за поддержкой к командующему берлинским военным округом генералу фон Люттвицу. Отличавшийся непредсказуемостью генерал вместе с неким восточнопрусским политиком по имени Вольфганг Капп, личностью темной и отнюдь не семи пядей во лбу, приняли оригинальное решение: предпринять марш на Берлин. Осуществить его должна была упомянутая бригада Эрхардта, который не колеблясь согласился исполнить возложенную на него миссию.