Аденауэр. Отец новой Германии - [219]

На этом обмен телеграммами оборвался: Аденауэр решил его не продолжать. В общем, все было и так ясно даже непосвященным: «авторизованная биография» Веймара представляла собой фактически первую часть собственных мемуаров Аденауэра. Последний это, разумеется, отрицал, но косвенно признал своеобразной композицией того текста, который теперь должен был появиться уже под его собственным именем: периоды, посвященные детству, юности и вообще событиям до начала его канцлерства, он решил осветить по возможности покороче, а сосредоточиться на описании времени своего канцлерства.

Работа над собранным госпожой Понингой материалом и надиктовка комментариев к ним — то, что и составляет его собственный вклад в мемуары, — заняла вторую половину августа, весь сентябрь и половину октября. Автор один раз прошелся по рукописи, кое-что поправил, потом все было снова перепечатано, и на этом работа закончилась. Результат оказался соответственный. Книга получилась претенциозной и трудночитаемой. В ней тщетно искать что-либо хоть отдаленно похожее на элегантность и увлекательность мемуаров Черчилля или де Голля. Аденауэр и сам признавал, что писал не «на конкурс по красоте стиля». Начало еще терпимо, но в дальнейшем все выливается в сборную солянку из не связанных друг с другом документальных фрагментов. Мемуарист, впрочем, усматривал в этом не порок, а достоинство своего опуса: мол, документы должны сами говорить за себя, никакого приукрашивания здесь не нужно. Вторая характерная черта аденауэровских мемуаров — сосредоточенность почти исключительно на внешнеполитических сюжетах. Внутренняя жизнь ФРГ осталась за кадром, что позволило благополучно исключить из текста фигуру Эрхарда.

К концу своего отдыха в Канденаббии Аденауэр завершил три главы из тринадцати запланированных для первого тома. Он и госпожа Попинга работали с присущими им упорством и систематичностью, хотя у обоих были проблемы со здоровьем. У Аденауэра вообще случилось несчастье: он упал, вылезая из ванны, и сломал три ребра. Тем не менее сразу по возвращении в Бонн 17 октября первая глава, окончательно доведенная до кондиции, была отослана издателям в качестве доказательства успешного хода выполнения контракта.

Боннская круговерть, впрочем, оказалась опять слишком сильным возбудителем для Аденауэра-политика и увела его в сторону от письменного стола. Он начал второй тур антиэрхардовской кампании. В опубликованном 1 ноября интервью газете «Бильд ам зоннтаг» он обвинил правительство в том, что оно ведет курс на ухудшение отношений с Францией, проявляет неуважение к ее президенту и т.д. Результатом всего этого, заключал он, будет переориентация Франции на Советский Союз, и все закончится новым окружением Германии. Выдав этот залп, он отправился в Париж получать звание академика. В речи, произнесенной там, он напомнил о своей политике франко-германского примирения, особо выделив имена двух французских государственных деятелей, которые были его самыми ценными союзниками в этом предприятии, — Робера Шумана и Шарля де Голля. Поскольку речь предназначалась для иностранной аудитории, Аденауэр решил предварительно согласовать ее текст с канцлером. Попутно он осведомился у Эрхарда, не может ли он помочь чем-либо, чтобы улучшить отношения с де Голлем. Тот воспринял вопрос вполне серьезно и устроил для него подробный брифинг по одному из самых острых вопросов тогдашнего европейского строительства — сельскохозяйственной политике ЕЭС.

Однако беседы между Аденауэром и де Голлем вышли далеко за рамки этих в общем-то технических проблем. Речь пошла о том, сохранится ли надолго конфликт Востока и Запада. Оба согласились с прогнозом, согласно которому рано или поздно русские отойдут от своего коммунизма в его советском варианте и на этой основе наступит примирение между ними и остальной Европой. Однако де Голль пошел дальше. Он сказал, что Франция рассматривает вопрос о предоставлении экспортных кредитов Советскому Союзу, чтобы стимулировать этот процесс и заодно помочь французской промышленности. Тут Аденауэр забеспокоился. Встретившись по возвращении в Бонн с Кроне, он поделился с ним своими тревожными мыслями: де Голль «может пойти на связь с Москвой; именно ради того, чтобы предотвратить такой вариант и заблокировать ему путь к Москве через Германию, он, Аденауэр и пошел на заключение франко-германского договора». Эрхард и Шредер, в его восприятии, не понимают этого замысла и портят все дело.

Политические маневры (или, лучше сказать, интриги) всегда были излюбленным занятием нашего героя, и в данном случае нетрудно видеть, с каким наслаждением он вновь предался им. Но, увы, издатели упорно напоминали ему: сроки контрактов истекают, а где рукопись? В том же самом направлении на него «давила» Аннелиза Понинга, которая переехала в гостевую комнату рендорфского дома, чтобы не терять времени на разъезды и уплотнить график работы над мемуарами. В декабре 1964 года был готов спроектированный Аденауэром «литературный павильон», и все закрутилось по-серьезному. Сам мемуарист называл процесс своего творчества не иначе, как «исполнением тяжкого долга», «моей жуткой миссией». Действительно, темп был взят бешеный: первая половина каждого буднего дня и все выходные были выделены исключительно для авторской {^боты; если рвение мемуариста ослабевало и он начинал отставать от графика, госпожа Попинга тут же обращала на это внимание шефа; тот раздражался, но старался наверстать упущенное. Завершать работу пришлось уже во время весеннего пребывания в Канденаббии; там была чудесная погода, которая, видимо, сыграла свою роль в том, что опоздание но сравнению со сроками, предусмотренными в контракте, удалось свести до минимума. В конце апреля рукопись была вчерне готова, и после необходимой доработки была в середине июня отослана издателям.