Адам в Аду - [27]

До сих пор он видел только один кристалл, который мог бы сравниться с этим по красоте. Он до сих пор стоял перед глазами. Но Кривцов выпустил чудо из рук и больше не видел. А ему было так необходимо рассмотреть его получше. Увидеть на сверкающих гранях одно-единственное крошечное пятнышко -- ошибку, сломавшую ему, Кривцову, жизнь.

Он провалился памятью в другое кафе. Он видел себя -- помолодевшего на шесть лет, без седины в волосах, без дрожи в пальцах, без ранних морщин. Напротив сидел другой человек. Кривцов любил сравнивать себя с Давидом, а его -- с Голиафом. Большой, мощный, широкий в плечах. Сашка Левченко. Он был еще жив -- или надо было бы сказать "как живой"?

-- Пойми, Веня, они личности! -- глубокий баритон Левченко легко заглушал шум, доносившийся с улицы, заполнял собой все помещение, наступал на Кривцова со всех сторон. Это было неприятно. -- Посаженные в клетку, они не в состоянии оттуда выбраться. Они так же чувствуют, так же видят, так же помнят! Они умерли уже по нескольку раз каждый -- и это мы с тобой, Веня, заставляем их умирать. Беззастенчиво смотрим их память, сажаем в ущербные японские тела...

-- Мне нужно полгода, -- тихо и упрямо сказал Кривцов.

-- У нас нет полугода, Веня! Мы и так натворили дел... Ну что я тебе буду объяснять, ты же и сам знаешь -- американские коллеги подтвердили мои выводы, в Штатах и Канаде экстракция личности уже запрещена, нейрокристаллы отделены от тел. Европа недавно приняла законопроект и теперь массово разбирает адамов. Заметь, Веня, их даже никто не ищет! Потому что они сами приходят. Потому что бессмертие неестественно! Что, кстати, с самого начала и заявили японцы. Молодцы ребята. Разбогатели, поставляя нам, дуракам, тела, а сами в стороне, с чистенькими ручками. А теперь смотрят на всю эту суету с высоты своей Фудзиямы.

-- Я не говорю, что ты не прав. Я только говорю, что из твоего правила есть исключения. Их мало, но они есть. И мне нужно полгода, чтобы это доказать.

-- Веня, пойми, мы не можем ставить опыты над людьми!

-- Ты, ты сам ставил их! -- крикнул, не сдерживаясь больше, Кривцов.

-- Да! -- тоже повысил голос Левченко. -- Да, Веня! И именно это заставляет меня сейчас торопиться. Именно ужас, Веня, ужас от того, что наделал я сам! Я почти перестал спать. Я вижу их во сне -- эти кристаллы, этих людей, и я кричу, просыпаясь! Я должен это прекратить!

-- Я прошу тебя только об одном. Дай мне шанс. Оставь маленькую лазейку. Дай себе право на ошибку!

-- Я уже совершил множество ошибок. Сейчас, Веня, я делаю так, как подсказывает мне совесть. Я бы хотел, чтобы ты понял меня.

Левченко поднялся из-за стола -- большой, грузный. И вышел. Сквозь стеклянную дверь Кривцов видел, как тот медленно осел на землю -- неестественно, словно в дурном кино. Хрипел, сипел и хватался за грудь. Кривцова раздирали два страха, и он понимал, что одному из них придется покориться. Он поспешно выскочил за дверь кафе, огляделся, подхватил приятеля под мышки.

-- Здесь недалеко, Саша, чуть-чуть потерпи, здесь недалеко...

Память закружила, затянула. Он снова был тем собой, он снова тащил огромного, задыхающегося Сашку, тяжело дышал и боялся. Прошлое наступало со всех сторон, поглощало его, и он сам уже начал задыхаться. К горлу подступил комок. Хотелось кричать. Хотелось оказаться дома, где можно позволить себе быть любым -- хрипеть и закатывать глаза. Где, рядом с кроватью, в тумбочке, лежат ампулы с эглонилом, а за стеной -- Андрей.

-- Веня?

Холодные пальцы на его кисти. Кривцов тряхнул головой. Темнота отступила. Мельтешение прошлого перед глазами ушло. Перед ним сидела Жанна и с беспокойством глядела на него.

-- С вами все хорошо?

-- Да, -- ответил он. -- Похоже, что в этот раз -- да.

Домой. Слишком тяжелый день. Слишком много людей. Слишком много воспоминаний.

Надо было успокоиться. Отдышаться. Сосредоточиться. Он не справлялся одновременно с настоящим и прошлым.

"Прошлого нет", -- изрек голос. -- "Сущее существует во взвеси настоящего".

-- Это так, -- подумалось Кривцову. Он вышел на улицу и поежился -- начиналась зима.

9. Ро

Ро было страшно.

Страшно было не умирать -- умирать было просто. Страшно было оказаться где-то за пределами привычного уютного мира. Удастся ли вернуться?

"Слабак."

Каждый день он видел упрямство в глазах Бунтаря. Тот наверняка ухватился бы за эту возможность руками и ногами. Гораздо проще бежать из тюрьмы, когда ты весом меньше двух килограмм и умещаешься в дамской сумочке. Если, конечно, будет гарантия, что потом ты снова обретешь все остальное.

Остаться здесь? Пусть он бежит. Пусть он живет.

Ро осмотрел ненавистную каморку -- продавленный диван, мольберт, к которому он почти не прикасался в последнее время. Даже окна нет.

Интересно, ветер на синтезированной коже ощущается так же, как и на настоящей?

-- Я не могу этого сделать.

Жанна стояла за его спиной. Руки ее дрожали, лицо -- бледное, и только под глазами причудливой смесью красок легли следы бессонной ночи.

-- Я не могу, Ро.

-- Это не ты делаешь, -- ответил Ро. -- Это я сам.

Если Профессор прав, то он навсегда останется самоубийцей.