Адам Смит - [100]

— Нужно лишь, — почти перебил его Смит, не дожидаясь ответа княгини, — чтобы ему дали это поле в собственность или недорого сдали в аренду.

— Дорогой Смит, — сказал Блэк, улыбаясь тонкими бледными губами, — вы низводите красивую аллегорию до грубой экономической прозы.

Но Смита уже нельзя было остановить: он сел на своего конька.

— Я не думаю, что можно установить какой-то порядок последовательности между свободой, просвещением и благосостоянием. Когда шотландский крестьянин несколько столетий назад получил свободу, он был, полагаю я, нисколько не просвещеннее, чем ныне русский крестьянин. И сто лет назад он был, вероятно, не богаче, чем русский крестьянин теперь. Просвещение, улучшение земледелия и рост благосостояния шли в последнем столетии параллельно. Но свобода и личный интерес были необходимыми условиями всего этого. Заметьте, что если от феодальных лордов наш крестьянин освободился, по крайней мере в равнинной части страны, уже давно, то от тирании церкви — только пятьдесят-сто лет назад…

— Кажется, Смит читает здесь лекцию по политической экономии, — сказал Хьюм, придвигая к их группе кресло. — Иногда его полезно послушать.

— О да, это очень интересно, — сказала хозяйка с едва заметным оттенком равнодушия.

Смит, казалось, не слышал ни того, ни другого и продолжал:

— Весь рост богатства в Англии и Шотландии в последние пятьдесят лет начался в земледелии и прежде всего идет там. То же самое мы видим в Америке. Пока земледелие не создаст известный избыток продуктов, не может успешно развиваться ни промышленность, ни торговля. А избыток оно может создавать лишь тогда, когда крестьянин лично свободен и может пользоваться плодами своего труда и вложений своего капитала…

Они просидели допоздна и вышли на Кэнонгэйт все вместе в светлых летних сумерках. До дома Смита было не более пятисот ярдов, но он пошел проводить Блэка и прогуляться. Говорили о русской княгине, шотландских фермерах и неблагоприятных военных известиях из Америки.

После этого Смит не раз бывал у княгини, где по-прежнему регулярно собирался весь их кружок. Даже упрямый Хаттон стал под конец ходить туда, хотя его костюм неизменно шокировал Робертсона.

Летом 1779 года, после того как молодой князь выдержал публичный экзамен в университете и стал магистром искусств, Дашковы уехали в Дублин.

Как известно, жизнь княгини Екатерины Романовны Дашковой в дальнейшем была замечательна. Двенадцать лет была она директором (президентом) Петербургской академии наук и созданной по ее идее Российской академии, которая занялась выработкой русского литературного языка и грамматики. Под ее руководством был составлен первый толковый словарь русского языка. Между прочим, членом Российской академии являлся профессор Десницкий.

Во время ее президентства Блэк и Робертсон были избраны иностранными членами Петербургской академии наук.

Она была отстранена от всех должностей в 1794 году и жила в опале в своих деревнях в последние годы царствования Екатерины и в течение короткого царствования Павла. При Александре ее опала кончилась, но к государственйой деятельности она не вернулась и умерла в 1810 году. В эти годы она написала свои интересные записки. Вот что мы читаем в них о ее жизни в Эдинбурге:

«Я познакомилась с профессорами университета, людьми, достойными уважения благодаря их уму, знаниям и нравственным качествам. Им были чужды мелкие претензии и зависть, и они жили дружно, как братья, уважая и любя друг друга, чем доставляли возможность пользоваться обществом глубоких, просвещенных людей, согласных между собой; беседы с ними представляли из себя неисчерпаемые источники знания… Бессмертный Робертсон, Блейр, Смит и Фергюсон приходили ко мне два раза в неделю обедать и проводить весь день. Герцогиня Баклю, леди Скотт, леди Лотиан и леди Мэри Ирвин своим обществом скрашивали мне жизнь еще больше; это был самый спокойный и счастливый период, выпавший мне на долю в этом мире»[64].

Шотландская столица переживала культурный расцвет, который продолжался и при жизни следующего поколения — в век Вальтера Скотта. Хотя Шотландия продолжала посылать своих лучших сынов в Лондон, многие из них теперь возвращались на родину или по крайней мере не теряли с ней связи. Так сделали Юм и Смит. Роберт Адам строил и жил как в Лондоне, так и в Эдинбурге. Имена этих людей, а также Блэка и Робертсона, Каллена и Фергюсона были известны не только в Британии, но и во всей Европе. Old Reeky[65] в лице своей интеллигенции принял и оценил Бернса. В этой культурной среде вырос и Вальтер Скотт.

Университетские профессора, адвокаты, свободные литераторы, либеральные священники составляли эдинбургский круг интеллигенции. Он гораздо больше, чем в Лондоне, переплетался с аристократией, которая была менее богата, менее заносчива и нередко более культурна, чем английская. Герцог Баклю, граф Лодердэйл, лорд Дэр были близки к этому кругу или даже входили в него.

Шотландский патриотизм был, разумеется, жив, но для очень многих он вместо политического принял культурный, фольклорный характер.

Таково было эдинбургское общество, в котором прошла старость Смита. Не все в нем было, конечно, так идиллично, как представлялось Дашковой, но никакого лучшего общества он действительно представить себе не мог. Ни разу не пришлось ему пожалеть, что он решил поселиться и окончить свои дни в Эдинбурге.