Адам Бид - [40]

Хетти совершенно свыклась с мыслью, что люди любили посмотреть на нее. Она не была слепа к тому, что молодой Лука Бриттон из Брокстона приходил в церковь в Геслопе по воскресеньям после обеда с целью, чтоб иметь возможность видеть ее, и что он сделал бы более решительные шаги, если б ее дядя, Пойзер, будучи невысокого мнения о молодом человеке, отец которого имел такую дурную землю, как у старика Луки Бриттона, не запретил ее тетке ободрять его какой бы то ни было вежливостью. Она заметила также, что мистер Крег, садовник, живший в Оленьей Роще, был влюблен в нее по уши и в последнее время делал признания, в которых нельзя было ошибиться, в виде сладчайшей клубники и гиперболического гороха. Она знала еще лучше, что Адам Бид – высокий, стройный, умный, бравый Адам Бид, – который пользовался таким авторитетом у всех живших в окрестности и которого ее дядя всегда был рад видеть вечером, говоря, что «Адам гораздо лучше знал толк во многих вещах, нежели те, которые считали себя лучше его», – она знала, что этот Адам, который часто бывал так суров со всеми другими людьми и не очень-то бегал за девицами, от одного ее слова или взгляда бледнел или краснел когда угодно. Сфера сравнения Хетти была необширна, но она не могла не заметить, что Адам был то, что называется, человеком, всегда знал, что сказать о вещах, мог сообщить ее дяде, как следует подпереть избу, и духом починить масляник; он с первого взгляда знал качество орешника, сваленного ветром, отчего на стенах показывается сырость и что нужно делать для того, чтоб извести крыс; у него был красивый почерк, который можно было легко разобрать; он мог делать вычисления в голове – такая степень совершенства была вовсе не известна между богатейшими фермерами той страны. Он вовсе не походил на этого олуха Луку Бриттона, который, идя однажды с ней всю дорогу от Брокстона до Геслопа, прервал молчание только замечанием, что серая гусыня начала класть яйца. А что касается мистера Крега, садовника, то он был человек довольно умный, это правда, но косоног и говорил всегда нескладно и нараспев, притом же, по самому снисходительному предположению, ему было уж очень недалеко до сорока.

Хетти нисколько не сомневалась, что ее дядя желал, чтоб она ободряла Адама, и был бы доволен, если б она вышла замуж за него. Ибо в те времена не было строгой черты разрядного разграничения между фермером и достойным уважения ремесленником, и в семейном быту, так же как и в трактирах, они часто разговаривали друг с другом за кружкой эля. Фермер тайно утешался мыслью, что он был человек с капиталом и имел влияние на приходские дела, и это поддерживало его при явном превосходстве Адама над ним в разговоре. Мартин Пойзер не был частым посетителем трактиров, но любил дружески поболтать за своим домашним пивом, и хотя было приятно излагать закон глупому соседу, который не имел никакого понятия, каким образом улучшить свою ферму, для разнообразия было также очень интересно научиться чему-нибудь у такого умного малого, как Адам Бид. Согласно с этим, в последние три года, с того времени как Адам надзирал за постройкой нового амбара, он всегда встречал радушный прием на господской мызе, в особенности в зимний вечер, когда все семейство по патриархальному обычаю, хозяин и хозяйка, дети и слуги, собирались в той знаменитой кухне в соразмерном достоинству каждого расстоянии от яркого огня. И, по крайней мере в последние два года, Хетти привыкла слышать, как ее дядя говорил: «Адам Бид работает теперь по жалованью, но он непременно будет сам хозяином. Это так же верно, как то, что я сижу на этом кресле. Мистер Бердж поступает дельно, желая, чтоб он стал его компаньоном и женился на его дочери, если справедливо то, что говорит молва. Женщина, которая выйдет замуж за него, сделает хорошую партию, все равно, будет ли это в Благовещение или Михайлов день». Это замечание всегда сопровождалось искренним согласием со стороны мистрис Призер. «Ах, – говаривала она, – конечно, славно иметь готового богатого мужа, а может случиться, что он будет готовый дурак, и ведь бесполезно набивать карман деньгами, если в уголке есть дыра. Мало вам будет пользы, что у вас есть собственная телега: если возница глуп, то он как раз опрокинет вас в ров. Я всегда говорила, что никогда не вышла бы за человека, у которого нет мозга, ибо что тут будет хорошего, если женщина, которая имеет свой собственный мозг, привязана к дураку, над которым смеются все? Это все равно, что если б она великолепно вырядилась и поехала на осле задом».

Эти выражения, хотя их должно понимать в переносном смысле, в достаточной степени указывали на направление мыслей мистрис Пойзер относительно Адама. Хотя она и ее муж, может быть, смотрели бы на этом предмете с другой точки зрения, если б Хетти была их собственная дочь, тем не менее ясно было, что они охотно приняли бы предложение Адама жениться на бедной племяннице. Ибо Бетти в другом месте была бы только служанкой, если б дядя не взял ее к себе и не воспитал как домашнюю помощницу тетки, здоровье которой со времени рождения Тотти не допускало другой, более положительной работы, кроме надзора за прислугой и детьми. Но Хетти никогда не доказывала Адаму ясного поощрения. Даже в те минуты, когда она совершенно сознавала превосходство его над ее другими поклонниками, она никогда не заставляла себя думать о том, чтоб выйти за него замуж. Ей было приятно чувствовать, что этот сильный, ловкий, проницательный человек был в ее власти. Она пришла бы в негодование, если б он каким-либо малейшим признаком обнаружил, что хочет ускользнуть из-под ярма ее кокетливого тиранства и привязаться к милой Мери Бердж, которая была бы весьма благодарна за самое незначительное внимание с его стороны. «Мери Бердж, в самом деле такая бледнолицая девушка: если она наденет лоскуток розовой ленты, то кажется такою желтою, как одуванчик, а волосы у нее прямы, как связка бумажной пряди». И когда Адам пропадал на несколько недель из господской мызы или иначе обнаруживал сопротивление своей страсти, как бы считая ее безумною, Хетти старалась приманить его назад в свои сети, выказывая некоторую кротость и робость, будто его небрежность беспокоила ее. Но чтоб выйти замуж за Адама, это было дело другое! Ничто на свете не могло искусить ее к совершению такого подвига. Ее щеки никогда не покрывались большим румянцем, когда называли его имя. Она не чувствовала ни малейшего трепета, если видела из окна, что он проходил по дороге, или если он неожиданно приближался к ней по тропинке через луг. Когда глаза его отдыхали на ней, то она не чувствовала ничего, кроме холодного торжества, зная, что он любит ее и никогда не станет смотреть на Мери Бердж, он не мог возбудить в ней волнений, составляющих сладостные упоения юной любви, подобно тому как одно лишь изображение солнца не может привести в движение весенний сок в дивных фибрах растения. Она только видела в нем бедного человека, с стариками родителями, которых он должен был содержать, человека, который не был бы в состоянии – и долго не будет в состоянии – снабжать ее даже теми предметами роскоши, которые она имеет в доме своего дяди. А Хетти только и мечтала о роскоши: она желала сидеть в устланной ковром гостиной и всегда носить белые чулки, иметь несколько больших красивых серег, таких, какие были в моде, ноттингемские кружева по верху платья, нечто, от чего ее носовой платок мог бы хорошо пахнуть, как платок мисс Лидии Доннигорн, когда она вынимала его в церкви из кармана, и не быть обязанной вставать рано и получать от кого бы то ни было выговоры. Она думала: если б Адам был богат и мог ей дать эти вещи, то она могла бы полюбить его в достаточной степени для того, чтобы выйти за него замуж.