Ада Даллас - [40]

Сессия и вправду проходила в полном единодушии. Не было никаких ссор ни между представителями города и представителями провинции, ни между «Старыми кадровиками» и бывшими «реформистами», ни между сторонниками прежнего губернатора и нашими ребятами. Пока шла сессия, мы никого не увольняли из администрации, если не считать пяти-шести начальников отделов.

Мы даже не тронули Янси. Сильвестр сказал, что прилично выглядит, когда не меняешь начальника полиции. Вроде нам такая сила вообще не нужна, сказал он, да и Янси на нашей стороне. Сильвестр об этом заранее позаботился.

На второй неделе Сильвестр заставил меня объявить о его назначении «специальным помощником губернатора». Я понимал, что это вызовет смех в фойе и барах Капитолия, а наверху, в офисах, вообще умрут от хохота. Сильвестр — мой помощник! Конечно, это выглядело смешно, хоть мне было вовсе не до смеха. Теперь у Сильвестра появился кабинет в губернаторских апартаментах, и все говорили, что это исключительно сподручно.

Итак, я стал губернатором Луизианы, самым большим человеком в штате, и в то же время продолжал оставаться нулем. Раза два я хотел выйти в зал заседаний, просто чтобы не быть одному, людей посмотреть и себя показать, но Сильвестр сказал:

— Не стоит выходить, пока не поставят на обсуждение какой-нибудь крупный вопрос, в решении которого мы будем по-настоящему заинтересованы. Я дам тебе знать.

Поэтому в течение дня я сидел, как в тюрьме, в своем устланном красным ковром кабинете.

Но по вечерам я вырывался на свободу.

Сначала я стоял в тесных рядах тех, кто осаждал бар Капитолия, или присаживался за столик в углу, а то и просто сверху, с антресолей, слушал, как тоненько звякает лед в бокалах, и смотрел, как наполняется дымом зал. Попозже, когда подбиралась подходящая компания, мы отправлялись в таверны вдоль шоссе или за реку. Меня уговаривали петь. Я пел, кланялся и смеялся, наконец-то чувствуя себя в своей тарелке, затем усаживался за стол — мне было приятно от непрестанных похлопываний по спине — и пил с ребятами, отличными ребятами, уверяя их, что нечего считать меня самым умным человеком только потому, что я губернатор, они сами знают, шутил я, кто правит Луизианой, и человек этот вовсе не Томми Даллас. Выпейте со стариной Томми, друзья, старина Томми — неплохой парень, даже если ему нечего сказать в свое оправдание.

— Поменьше шляйся, — посоветовал мне Сильвестр. И поздно ночью я все еще был на ногах. Я танцевал с женами законодателей; среди них были толстые и старые, молодые и хорошенькие, надутые — те держались поодаль — и разгоряченные ожиданием. А я думал о том, как легко их уложить в постель, как и вправду несложно переспать с одной-двумя, потому что мужья их чересчур заняты и не уделяют им достаточно внимания.

— Никаких новых увлечений во время сессии, — предупредил меня Сильвестр.

Я редко бывал с Адой и уже давно перестал выполнять свои супружеские обязанности. Кажется, со времени вторичных выборов. Она не разрешала мне входить к ней в спальню. Я пытался было ее уговорить, но из этого ничего не вышло.

Как только началась сессия, она с головой ушла в обязанности первой леди штата: бесконечные приемы, бридж, встречи с женами законодателей. Она старалась забыться, надеясь, что все эти дела помогут ей не вспоминать о Марианн Ленуар.

— Да брось ты об этом думать, — как-то сказал я ей. — Несчастный случай, каких много.

— Конечно, — согласилась она.

— Затеяли-то все они сами, сами и виноваты.

— Конечно.

— Ты бы наверняка сняла ее с крючка, просто она не подождала.

— Конечно.

Вот и весь разговор. Поэтому я был рад, что у нее нашлось занятие. Может, забудет про это несчастье.

Во всяком случае, политикой она больше не занималась. В ту минуту, когда жена Ленуара спустила курок, она оставила свои попытки сделаться правой рукой Сильвестра и занялась общественными делами: устраивала обеды для жен законодателей, чаи — для представительниц прессы и супруг журналистов и сама посещала все приемы, которые давали другие. Почти ежедневно в газетах Батон-Ружа на странице светской хроники появлялась ее фотография. Это доставляло ей некоторое удовольствие и помогало забывать о Ленуарах. Но не забыть.

— С виду ты совсем неплохо проводишь время, дорогуша, — сказал я ей как-то, когда она вернулась с очередного чаепития или откуда-то еще.

— Но и не очень хорошо.

Она стягивала белые перчатки, а голос ее звучал словно издалека.

— Не может быть. Первая леди Луизианы, королева батон-ружского общества.

— Батон-Руж! — В ее голосе одновременно звучали и любовь к этому городу, и насмешка над ним.

Тебе же здесь нравится.

— Нравится. Но это не Новый Орлеан.

Вот, значит, в чем дело.

Она устроила большой танцевальный вечер — бал, сказала она — примерно через месяц после начала сессии. Были приглашены все члены законодательного собрания, чиновники, репортеры и их жены. Газеты Батон-Ружа отвели целых две страницы на одни фотографии.

Пусть хоть в этом найдет удовлетворение, думал я.

На следующий день я застал ее в маленькой гостиной. Она сидела, угрюмо уставившись в стену, а у ее ног в беспорядке валялись газеты.