Ад - [20]

Кто это назовёт! Мне хотелось бы, чтобы это было сказано, Не следовало бы словам, приличиям, вековому навыку таланта и гениальности останавливаться на пороге этих описаний, как будто это им было запрещено. Нужно говорить об этом в поэме, в шедевре, говорить об этом по существу, до самого низменного, когда это будет делаться только для того, чтобы показать созидающую силу наших надежд, наших чаяний, которые, в самый блистательный их момент, преображают мир, переворачивают действительность.

Какую же милостыню побогаче подать этим двум любовникам, когда снова их радость умрёт между ними! Ибо эта сцена не последняя в их парной истории. Они опять возьмутся за своё, как все живущие. Снова они попытаются, один посредством другого, как смогут, защититься от жизненных поражений, возбудиться, не умереть: снова они будут искать в своих сплетённых телах облегчение и избавление… Их снова охватит великая смертная вибрация от неизбежного греха, который зависит от плоти, подобной плотскому обрывку. И снова в порыве как их мечты, так и таланта их влечения будет сильно встревожена их разлука, что заставит в ней сомневаться, возвысится низость, наполнится ароматом непристойность, освятятся наиболее гнусные и мрачные части их тел, которые также служат мрачным и гнусным функциям, и в один момент наступит конец всему утешению на свете.

Затем, когда они увидят, что напрасно ограничили бесконечность пределами своего влечения, они ещё и ещё будут наказаны за своё возвеличивание.

Ах! Я не сожалею о том, что раскрыл простой и ужасный секрет; возможно, моей единственной гордостью будет то, что я охватил и вместил в себя это зрелище во всём его масштабе, и понял из него, что живая действительность была грустнее и грандиознее, чем я до тех пор был способен предполагать.

VI

Всё замолкло. Они ушли; они спрятались в другом месте. Поскольку муж должен был появиться, как мне показалось. Я точно не понял. Ведь я точно не знаю, что было ими сказано!

Та комната в одиночестве… Я слоняюсь по моей комнате. Затем я обедаю как во сне, я выхожу, привлечённый человеческим родом. Снаружи отвесно стоящие дома, они закрыты. Прохожие отстраняются от меня; я вижу повсюду дома, лица.

Кафе передо мной. Яркое освещение, царящее в нём, приглашает меня войти. Это искусственное сияние мне нравится, меня успокаивает, и однако смущает непривычной обстановкой; сев, я наполовину прикрываю глаза.

Спокойные, простые, беззаботные люди, к тому же не имеющие, как я, своего рода задачи, которую нужно выполнить, они сидят тут и там.

Совсем одна, перед полным стаканом, поглядывая по сторонам, сидит девица с накрашенным лицом. На коленях она держит собачонку, голова которой торчит над краем мраморного стола и, будучи забавной, вымаливает для своей хозяйки взгляды прохожих и даже их улыбки.

Эта женщина рассматривает меня с интересом, Она видит, что я никого не жду, что я не жду ничего.

Один знак, одно слово, и она, ожидающая всех, подошла бы, улыбаясь всем своим телом… Но нет, это не то, чего я желаю. Я проще, чем это. Мне не нужна женщина. Если меня и тревожат любовные связи, то по причине важной мысли, а не инстинкта.

Она подходит ко мне. Она не знает, кто я есть! Я отворачиваюсь, Мне совершенно безразличен быстрый и грубый экстаз, сексуальная комедия! Я взглянул на человеческий род, на мужчин и женщин, и я знаю, что они делают.

Затхлый запах кофе и табака, смешанный с тепловатостью, образует расслабляющую атмосферу. Шумы — стук блюдца, звуки открываемой и закрываемой входной двери, восклицание игрока — постепенно исчезают. На лицах появился зеленоватый отсвет. Моё лицо должно быть более впечатляющим, чем другие лица. Оно должно казаться измождённым гордостью за увиденное мною и необходимостью видеть ещё.

… Только что он назвал её «Любимая». Я не знаю, это её имя или признание[2]. Я не знаю имён, я не знаю подробностей, я не знаю ничего об этом образе. Человеческий род показывает мне своё нутро; я читаю по слогам глубину жизни, но я чувствую себя затерянным на поверхности мира. Я должен был сделать усилие в ту же минуту, чтобы пробраться между прохожими, усесться в этом публичном месте и спросить, чего же я хотел.

… Мне показалось, что я узнал силуэт одного из постояльцев моей гостиницы, проходящего по улице, мимо большого окна кафе. Я откинулся назад. Я не в состоянии болтать о том, о сём; позднее у меня вновь появится эта угрюмая привычка. Я опускаю голову к столу, облокотившись и запустив руки в волосы, чтобы не быть узнанным знакомыми мне людьми, если они случайно здесь проходили.

*

И вот я шагаю по улицам. Идёт женщина. Я машинально следую за ней… На ней платье густосинего цвета; большая чёрная шляпа; у неё такой изысканный вид, что она кажется слегка несуразной на улице. Довольно неловко она подбирает подол платья, и видно её изящный ботинок, обхватывающий её тонкую голень в чёрном прозрачном чулке… Мне встречается другая женщина; я с пылкостью на неё уставился… Там некое женское создание в серых тонах пересекает улицу; моё сердце бьётся, как если бы оно пробуждалось.

Любопытство? Нет, влечение. Только что я не ощущал влечения, теперь оно не даёт мне покоя… Я останавливаюсь… Я такой же мужчина, как другие; у меня есть свои потребности, свои скрытые желания; и на серой улице, вдоль которой я иду неизвестно куда, мне хотелось бы приблизиться к женскому телу.