Абу Нувас - [82]

Хамдавейх подошел к халифу.

— Кто это? — указал Харун на Мухаммеда.

— Его обвиняют в ереси, сосед донес, что он совершает молитвы не по обычаю.

— Приведите свидетелей, — приказал халиф.

К помосту подошли двое, и секретарь Хамдавейха стал спрашивать каждого об имени, занятиях и месте жительства.

Вдруг Хамдавейх, который внимательно всматривался в одного из свидетелей, спросил:

— Постой, не тебя ли уличили в ложной клятве в прошлом году?

Тот сбился и что-то забормотал.

— Эй, палач! — позвал Хамдавейх.

Увидев палача с засученными рукавами, держащего толстую плеть, свидетель повалился на колени:

— Он заставил меня! — крикнул он, указывая на второго. — Я у него в долгу и не могу отказать ему. Милости, милости, повелитель правоверных!

Харун махнул рукой:

— Обоим по десять плетей за ложный донос, и то только потому, что милосердие достойнее гнева. В следующий раз, если вы снова ложно донесете на кого-нибудь, вам придется хуже. А ты можешь идти, человек, но должен будешь заплатить, сколько тебе скажут, за то, что в твоей молитве усомнились, — значит, она оказалась небрежной!

Мухаммед ударился лбом о землю, бормоча слова благодарности и, когда стражники сняли с него цепь, быстро пятясь задом и кланяясь, дошел до ворот и юркнул в них.

Харун посмотрел на Хасана. Тот поднял голову, и их глаза встретились. Поэт знал, что невежливо смотреть в глаза, но не мог отвести взгляд. Харун повернулся к Хамдавейху и что-то спросил у него, тот недоуменно пожал плечами. Секретарь спросил Хасана:

— Как твое имя?

— Мое имя Абу Али ибн Хани Хасан из Басры.

— Чем ты занимаешься?

— Я поэт, и…

— Это не тебя ли прозвали Абу Нувасом? — с интересом прервал его Харун и слегка улыбнулся. — Я слышал о тебе еще в Басре, а недавно твое имя упоминал Фадл. Как же ты, образованный и остроумный человек, очутился здесь с пьяницами и еретиками?

— Повелитель правоверных, у имама в мечети был плохой голос, я захотел помочь ему, а верующие не расслышали и сказали, что я еретик, хотя правильнее было бы назвать еретиком того имама, что косноязычно произносил Слово Божие!

— Разве ты не знаешь, как вести себя в мечети, Ибн Хани? Ты, наверное, был пьян?

— О повелитель правоверных, да поможет тебе Аллах, я не знаю, что такое вино и какого рода это слово — мужского или женского, — я ведь рассеян и часто забываюсь.

— Не занимайся шутовством в этом месте перед повелителем правоверных, — желчно сказал Хамдавейх и, обратившись к Харуну, почтительно предложил:

— Подвергнем его испытанию, может быть, он тайный последователь лжепророка Мани — их расплодилось множество, и они самые зловредные еретики, грозящие государству

— Ты ведь не последователь этих еретиков? — спросил халиф.

— Клянусь жизнью, я не верю ни в каких лжепророков.

Хамдавейх сказал:

— Принесите изображение и покажите ему!

Палач достал откуда-то большую толстую доску и поставил перед Хасаном. На ней было грубо сделанное изображение длинноволосого человека с огромными остановившимися безумными глазами.

Хасан засмеялся — так вот из-за чего гибнут люди на кресте. С невинным видом он спросил:

— Это изображение Иешу-сирийца, ростовщика? Клянусь жизнью, он здесь очень похож, но ведь вырезать человеческое лицо на дереве — великий грех: когда настанет день Страшного Суда и вострубят в трубы, Аллах потребует у создателей изображений дать им души, а они не смогут и их низвергнут в геенну огненную. Однако у Иешу нет и никогда не было души, так что, возможно, создателей этого изображения накажут не так строго.

Взбешенный Хамдавейх спрыгнул с возвышения и хотел дать Хасану пощечину, но Харун остановил его:

— Погоди, Хамдавейх, он шутит, разве ты не видишь? Ибн Хани, плюнь на изображение лжепророка, и мы убедимся, что ты не еретик.

— Я готов плюнуть на изображение любого лжепророка, но приличнее это сделать мысленно.

— Видишь, повелитель правоверных, он еретик! — крикнул Хамдавейх.

Харун поморщился:

— Не кричи в присутствии того, кто выше тебя, человек! А ты, Ибн Хани, не упрямься, не то мы сочтем тебя злодеем и еретиком.

Хасан вздохнул:

— Я погибаю от жажды, о повелитель правоверных, у меня высохла слюна. Прикажи, чтобы мне подали воды, только чистой.

— Дайте ему воды! — приказал Харун.

Один из стражников подал Хасану чашу, и он жадно выпил ее, а последний глоток с силой выдул на доску с изображением. Капли воды потекли по доске, и казалось, Мани плачет.

Вдруг старик, стоящий на коленях рядом с Хасаном, будто неживой, стукнулся лбом обземь и крикнул:

— О пророк, о покровитель света! — потом зашептал что-то на непонятном языке, не то по-персидски, не то по-сирийски.

— Вот видишь, Ибн Хани не еретик, как этот бесноватый. Но старика мы не прикажем казнить из уважения к его сединам. Пусть его отведут в подземелье и держат там, пока он не раскается — объявил Харун.

— Я хочу умереть! — простонал старик.

— Раскайся, и ты умрешь быстрой смертью, — ответил ему Хамдавейх.

— А что сделать с этим?

Харун задумался:

— Дайте ему пять плетей и отпустите.

Хамдавейх злорадно сказал, подойдя к Хасану:

— Я дам тебе пять плетей, и каких! Эй, Ибн Шахик!

Палач подошел к Хасану и хотел схватить за ворот, чтобы сорвать одежду. Но Хасан вскочил на ноги: