Абсурдистан - [18]

Вышеупомянутая команда из синагоги вертелась возле меня — старики с трясущимися руками и влажными глазами и большими обвислыми животами. Они твердили, что Папа был совестью нашего города на Неве, человеческим столпом, поддерживавшим синагогу на Лермонтовском — как древнееврейский атлант. И, между прочим, взгляните на эту печальную еврейку у могилы! Тихая Сара! С гардениями, прижатыми к сердцу! К самому сердцу! Ведь ни одно сердце не бьется сильнее (или быстрее), чем еврейское сердце! Ах, какой бы мы были парой! Возрождение еврейской общины Ленинбурга! К чему мне оставаться в одиночестве даже один лишний час? Пусть этот грустный день, Миша, станет днем возрождения! Послушай, что говорят старшие! Покажи этим бессердечным свиньям, которые сделали с твоим папой такое, покажи им, что…

Единственная проблема, мешавшая сделать подобный жест, заключалась в том, что эти самые свиньи, то есть Олег Лось и его кузен, сифилитик Жора, на самом деле были приглашены на похороны Любимого Папы. После того как Алеша-Боб убедил капитана Белугина, что для того, чтобы выжить в Европе, мне необходимы тридцать пять миллионов долларов как минимум, тот притащил их сюда в знак возобновления наших дипломатических отношений. Вообще-то бледный Олег Лось и его румяный низенький кузен — их фигуры слегка напоминали Дон Кихота и Санчо Пансу — уже семенили ко мне, дабы выразить соболезнования, а эти идиоты, мои родственники, расступались перед ними. Дело в том, что Олег и Жора сделали с Борисом Вайнбергом именно то, о чем давно уже мечтал каждый родственник.

Я отступил, вертя в руках прилетевшую обертку от «марса», но вскоре они меня настигли.

— Ваш отец был великим человеком, — сказал Олег, нервным движением приглаживая волосы. — Праведник. Лидер. Он любил свой народ. Я все еще храню ту статью о нем из одного американского журнала за 1989 год — там, где он танцует на фотографии с кувшином самогона. Как она называлась? «Шабат шалом в Ленинграде». Вы знаете, у нас не всегда были простые отношения, но все наши разногласия всегда были лишь ссорами между братьями. Думаю, в какой-то степени все мы в ответе за его смерть. Так что Жора и я собираемся пожертвовать синагоге по сто штук каждый. Может быть, они купят еще несколько Тор или что-нибудь еще. Мы хотим назвать это «Фонд возрождения иудаизма имени Бориса Вайнберга».

Штука, или тысяча долларов США, — основная единица измерения во вселенной моего покойного папы. Сто штук — это не так уж много. Их можно заработать за неделю, занимаясь проституцией на Ривьере. Я взглянул на свои дорогие немецкие туфли — они были покрыты тонкой радужной пленкой. Что за черт! Наверно, это всё проклятые полимеры с железной дороги. Я поклялся здесь и сейчас, что пожертвую «Мишиным детям» по крайней мере тысячу штук — миллион долларов.

— Знаете что, давайте по двести штук с каждого, — предложил сифилитик Жора, ковырявший в зубах. Он был похож на лысого дикобраза из Чернобыля, анекдот о котором рассказывали по телевизору. — Кантор сказал, что синагоге нужен новый ковчег. Там они хранят Торы после службы.

Я стоял, слушая убийц моего отца. Олег и Жора принадлежали к поколению папы. Все трое потеряли отцов в Великую Отечественную войну. Всех троих растили мужчины, которым удалось не пойти на войну, — вспыльчивые, суровые мужчины, которых их матери привели к себе домой из-за невыносимого одиночества. Стоя перед мужчинами, принадлежавшими к папиному поколению, я ничего не мог с собой поделать. Видя их грубые руки и вдыхая запах сигарет и водки, я мог лишь дрожать от страха и омерзения, в то же время ощущая умиротворенность и родство. Эти негодяи правили нашей страной. Чтобы выжить в их мире, нужно быть всем понемножку — и преступником, и жертвой, и безмолвным зрителем.

— Как ваше здоровье? — спросил я Жору-сифилитика.

Он взмахнул рукой, указывая ниже своего пояса.

— Да так, знаете, то чуть лучше, то чуть хуже. Каждый день что-то новенькое. Главное — захватить это на ранней стадии. На Московском проспекте открылась новая клиника…

— Если не хотите закончить, как Жора, пользуйтесь презервативами, — по-отечески заботливо посоветовал мне Олег Лось. Мы тихонько рассмеялись. — Между прочим, как обстоят дела с вашей визой? — спросил он. — Думаю, теперь, когда скончался ваш отец, вам больше повезет в американском консульстве. Даже самые страшные трагедии часто имеют положительные стороны.

— Если попадете в Вашингтон, скажите моему сыну, чтобы перестал кружить головы испанским девушкам и получше занимался, — сказал Жора. — Минутку! Я дам вам его е-мейл в университете. — С этими словами он протянул мне бумажку, на которой написал с витиеватыми росчерками кириллицы: «[email protected]». — И скажите ему: юридический колледж в Мичигане, никак не ниже.

Мы снова засмеялись, и высокий ток братства нашего триумвирата тряханул меня.

— Есть смешной анекдот о трех евреях… — начал я, но меня прервал пронзительный провинциальный вопль.

— Убийцы! Животные! Свиньи! — орала Люба у разрытой могилы. — Вы забрали моего Бориса! Вы забрали моего принца!

И не успели мы сообразить, что к чему, как она устремилась к Олегу и его кузену, размахивая руками и сметая на пути Вайнбергов-патриархов и всякую мелюзгу. Раскрасневшееся лицо Любы, залитое слезами, и нежные детские губы выглядели такими юными, что я невольно протянул к ней руку, потому что такого рода юность беззащитна в Ленинбурге — ее выжгут, как оранжевые веснушки, когда-то красовавшиеся на ее носике.