Абсолютно ненормально - [63]

Наконец Бэтти замечает, что я смотрю на нее, и бросается ко мне с безумным блеском в глазах.

– Иззи! Дорогая внученька! Почему ты мне не сказала, что ваш директор – кретин с самым отвратительным в мире запахом изо рта?

Она говорит так громко, что ее слышат все в радиусе пятидесяти километров, но в данный момент меня это мало заботит. Моя репутация и так уже валяется в канаве, и это чудовищное преуменьшение, поэтому ей никак не повредит моя бабушка в образе обезумевшей психопатки.

– Бэтти-О. Позволь спросить, что ты здесь делаешь? – Я натягиваю на лицо напряженную улыбку.

– Ну, Из-спиногрыз, я…

– Веселенькое прозвище ты придумала.

– Спасибо. Так вот. Я решила поговорить с директором школы о том, что он даже не пытается отыскать создателя блога «Шлюха мирового класса», и о его наплевательском отношении к тому, как обращаются с тобой в этом богом забытом святилище гоблинов-идиотов.

Вокруг собралась небольшая толпа, чтобы послушать наш разговор, а с ними и мистер Вонг. Со стороны кажется, будто он вышел из класса, чтобы получше рассмотреть разыгрываемое представление: сумасшедшая бабулька пошла вразнос в так называемом святилище гоблинов-идиотов. Но я знаю правду. Скорее всего, он хочет убедиться в том, что я не донесла на него. Что это драматическое представление никак с ним не связано.

– Ну и? Что он сказал?

Лицо Бэтти становится цвета свеклы.

– Забавно, что ты спросила! Он сказал, что по поводу блога проводится расследование, но у школы ограниченные ресурсы, и случаи самопиара у них не в приоритете.

Что за хрень?

– Самопиара?! Кто-то залез в мой телефон! Это перекладывание вины за насилие на жертву! К тому же порноместь – это не игрушки. Как минимум в тринадцати штатах за это и посадить могут.

– Так я ему и сказала, Из-спиногрыз, но гоблин-идиот ответил мне на это парой ханжеских замечаний о самоуважении. А еще сказал, что в нашем штате выкладывание интимных фотографий других людей не преступление, в отличие от секса в публичных местах. И нам стоит еще быть благодарными, что никто не выдвинул обвинения.

– Это произошло на частной территории.

– Знаю, знаю. Но он, кажется, думает, что мне стоит, цитирую, «залечь на дно, чтобы ситуация не стала еще хуже, чем сейчас».

Я выдыхаю, надувая щеки.

– Черт побери.

– Да, действительно, черт побери.

После того как Бэтти прощается со мной, столпившиеся вокруг нас ученики шепчутся и не спешат расходиться. Я очень надеюсь, что мои слова об обвинении жертвы услышаны ими, хотя бы некоторыми.

Залезли в мой телефон. Вторглись в мое личное пространство. Мою интимную жизнь выставили на обозрение всей страны. Мне надоело винить себя в этом.

Когда Бэтти уходит, я иду в рощицу. Единственное место на школьном дворе, где я могу передохнуть. А мне отчаянно хочется скрыться от глаз, следящих за мной, взглядов, которые не отрываются от меня ни на секунду. Я от этого задыхаюсь.

Но когда я добираюсь до поляны, обнаруживаю там Дэнни. Он сидит на земле, прислонившись спиной к дереву, на которое опиралась я, когда мы с ним ругались несколько недель назад после нашего случайного поцелуя.

Его лицо спрятано в руках, а тощие плечи вздрагивают. Он… плачет? В последний раз я видела, как он плакал, когда нам было по двенадцать лет.

Под моей ногой хрустит веточка, но Дэнни никак не отреагировал. Он, кажется, еще не видел и не слышал, что я пришла, и мне безумно хочется развернуться и уйти. Его последние слова, сказанные мне, все еще гудят в голове: «Знаешь, после всего, что я для тебя сделал, ты должна быть благодарна, что в твоей жизни есть такие люди, как я. Не каждый парень будет мириться с подобным дерьмом, не говоря уже о том, чтобы быть с тобой».

Просто уйди, Иззи, Уходи.

Но это не так легко. Когда ты дружишь с кем-то очень долго, его боль или грусть задевают немного и тебя. Это твоя семья, и даже если ты злишься, даже если вы поссорились, все отходит на задний план, если кому-то из вас плохо.

– Дэнни, – осторожно говорю я, не желая его напугать.

Но он меня не слышит.

– Дэнни? – громче повторяю я.

Он замирает, будто его поймали с поличным. Потом шмыгает носом, утирает его и говорит:

– Уходи, Иззи.

– Нет, – возражаю я. И подхожу ближе. – Ты расстроен. Давай отбросим на время наши разногласия. Что случилось?

– Неужели тебе не все равно? – грустным голосом с нотками язвительности спрашивает он. – Я же ничего для тебя не значу.

– Ты знаешь, что это неправда, – упорствую я. – Ты мой лучший друг. И мне не наплевать, если тебе больно.

Я подхожу еще ближе, пока не оказываюсь рядом с ним, но он все так же продолжает смотреть перед собой, стиснув зубы.

– Что случилось, Дэнни? – вновь допытываюсь я. – Поговори со мной. Это из-за родителей?

На секунду на его лице появляется задумчивость, будто он решает, сказать мне или нет, но затем качает головой, растворяясь в новом потоке слез.

– Пожалуйста. Просто уйди.

И я ухожу.

12:36

Обед. Столовая. Я сижу в одиночестве на скамейке, пытаясь спокойно съесть сырные палочки и томатный суп. Я пересолила суп, поэтому каждый раз, когда отправляю ложку с ним в рот, выгляжу как бульдог, попробовавший лимон, но, уверена, в моей жизни в целом на сегодняшний момент это не самая серьезная трагедия. Тем не менее мне потребовалось полчаса, чтобы начать есть, поэтому суп уже остыл и покрылся пленкой.