Абсолютная альтернатива - [21]

После того как в голове созрело некое понимание происходящего и определились позиции главного моего врага — крикливых говорунов в Думе, — созрел простейший по сути план, и возбужденное волнение понемногу сошло на нет. Причины краха, как мне казалось, заключались в нерешительности Николая Второго. Измена Думы теперь была очевидна, разгон же нескольких сот бездельников-депутатов сложностей для Императора не представлял. Сформировав примерный рисунок дальнейших действий, совершенно упокоенный и уверенный в себе, я вошел в здание Генерального штаба.

Как бы там ни было, размышлял я, начать «разгон» следовало с частичной замены министров правительства, ибо только с его молчаливого согласия скромные митинги протеста могли перерасти в массовые выступления, бушующие ныне на улицах Петрограда. Первым кандидатом в списке предстоящего «парада отставок» стоял, разумеется, министр внутренних дел. Я решил отдать об этом приказ немедленно, как только рука коснется телефонной трубки.

Ступени парадной лестницы, покрытые красной ковровой дорожкой, медленно проплывали под моими ногами. Поднявшись на лестничную площадку, я задумчиво остановился. Что-то… смущало.

Хотя вина Протопопова в стремительном развертывании восстания просматривалась очевидно, неочевидным представлялось другое — я не был уверен в его предательстве. Поведение министра внутренних дел в каком-то смысле оставалось в рамках обычной логики закоренелого бюрократа и могло объясняться не изменой, а нерешительностью и отсутствием способностей для разрешения нештатных ситуаций — как и в случае Хабалова. Но главное, собственно, заключалось даже не в том!

Я понятия не имел, на кого можно было бы заменить Протопопова на посту министра полиции. Люди вокруг меня находились сплошь незнакомые, известные разве что по сухим энциклопедическим справкам, и никого, решительно никого моя каиновская шпаргалка не выставляла как надежного и упорного человека. В более ранние годы правления я мог бы указать на Витте или Столыпина, но ныне не наблюдалось фигуры, даже близко сравнимой с такими колоссами. Я уже беседовал об этой проблеме со своим главным кадровиком Фредериксом, однако он, топорща усы, только пожимал плечами. За последние два года мы с ним меняли министров правительства со скоростью патронов в стреляющем карабине, и ни одного подходящего кандидата посоветовать он был просто не в состоянии.

В сложившейся ситуации Протопопов выигрывал по сравнению с любыми другими потенциальными вариантами. Он УЖЕ был министром и, значит, хотя бы оставался знаком со структурой и функциями министерства. В качестве «товарищей министра» и руководителей департаментов были поставлены его люди, и значит, ему не придется перед подавлением выступления ломать голову над кадровыми вопросами, как приходится сейчас это делать мне. При полном отсутствии других кандидатов на кресло министра внутренних дел уже одно это служило достаточным аргументом, чтобы не менять его на скаку.

Махнув рукой, я продолжил подъем по лестнице, решив оставить Протопопова — не из доверия, а от элементарной безысходности. Смешно, но в гигантской России я не знал никого, кто был бы способен в ближайшие дни и часы сменить ублюдка на его месте. И все же…

Забастовки в Петрограде начались точно двадцать четвертого февраля, в день, когда я выезжал из столицы. Еще гремела музыка в Зимнем, и Николай со своими домашними изволил ужинать в парадной столовой, а тучи уже сгущались, лавочники переписывали ценники в магазинах, а фабриканты составляли черные списки для массовых увольнений. Аристократы, дымя сигарами и посасывая вино, трепались в своих салонах о необходимости социальных преобразований, а думцы, должно быть, в предвкушении потирали руки. И обо всем этом Протопопов знал.

Не представляю, на какие жертвы пришлось пойти фабрикантам, чтобы объявить массовые локауты. Чтобы решиться на такой шаг, владельцы заводов и фабрик должны получить очень сильные гарантии компенсации, чтобы в разгар войны решиться сорвать фронтовые поставки. В дело как минимум были замешаны миллионы рублей, а может, даже и дойчмарок. А может, я неуютно поежился — и фунтов стерлингов. Последнее предположение, кстати, не являлось таким уж и смешным. При последнем визите союзники показали, что недовольны моей настойчивостью в вопросах турецких проливов, и сейчас, вполне вероятно, пытались найти замену несговорчивому монарху.

О введении карточной системы и милитаризации крупных заводов речь шла уже давно. На неоднократные замечания Николая министры постоянно докладывали, что «дело движется». Обвинять их в сознательном уклонении от введения карточек и отказе от национализации заводов, действительно, было невозможно. Россия в 1917 году оставалась единственной воюющей державой Европы, где хлеб свободно покупали в магазинах, а не получали по карточкам согласно установленной норме. При любом раскладе это следовало считать плюсом, а не минусом правительственной политики. Я был шокирован, когда узнал, но дело обстояло именно так! В Германии и во Франции уже давно жили впроголодь, и только в богатейшей России народ покупал продукты без каких-либо ограничений. События последних трех дней как будто являлись карой за относительно хорошее по сравнению с прочими странами состояние экономики. Эта истина казалась вывернутой наизнанку, казалась полной, неописуемой глупостью, она противоречила логике — но оставалась фактом. Самое лучшее обеспечение продуктами во время войны привело к событиям, грозящим уничтожить страну.