Аборигены, кенгуру и лайнеры - [36]

Круглый год нам докучали обитающие в буше мухи, которые по величине и окраске сходны с домашними мухами. Обычно они садились на глаза, нос, рот и уши. Можно носить сетку от мух, которая прикрепляется к шляпе: тогда перед глазами постоянно мелькает эта тряпка. Но к мухам привыкают, а если они чересчур уж надоедают, от них непроизвольно отмахиваются. Туземцам, вероятно, мухи совсем не мешают. Я был вне себя, когда однажды увидел спящего ребенка, глаза и рот которого были совершенно черными от мух, мать же не обращала на это никакого внимания. Трахома, вызванная мухами, очень распространена среди туземцев во внутренних районах Австралии и часто приводит к слепоте.

Говорят, есть четыре стадии привычки к мухам. На первой — чай, в который попала муха, с отвращением выплескивают. На второй — муху выуживают из стакана и чай выпивают. На третьей — выуживают муху и выжимают ее, чтобы не пропало ни капли чаю. И наконец, не дают себе труда выловить муху, а пьют чай вместе с ней. Я так никогда и не дошел до третьей стадии.

Солонина, приправленная пряностями, была стандартным блюдом в нашем меню, когда я прибыл на Грут-Айленд и мы еще жили в палатках. И конечно, многочисленные мухи никогда не упускали возможности кончать самоубийством в горячем соусе. Солонину, залитую соусом, режут на кусочки, не обращая внимания на мух: их просто не замечают. Свою первую порцию этого блюда я ел с отвращением.

Когда мне предложили солонину во второй раз, я отдал ее обратно, потому что обнаружил в ней мух. Это вызвало громкий смех среди моих коллег: ведь они были здесь уже давно. «Он еще научится», — лаконично заявили они. Действительно, я научился есть солонину с соусом, но остался тем не менее столь привередливым, что вытаскивал из соуса мух. Это неизменно служило источником веселья для других, потому что они ели с мухами, даже не думая о них.

Однако, когда мы переселились в новые здания, сетки на окнах не позволяли мухам проникать в кухню. Кроме повара, никто не имел права входить туда, потому что в противном случае каждый неизбежно впускал бы целую тучу мух. Кроме того, и солонина с соусом исчезла из нашего меню, ведь теперь в холодильнике появилось свежее мясо.

Постоянный персонал станции состоял из руководящего чиновника, двух человек команды быстроходного служебного баркаса, четырех служащих компании «Шелл», трое из которых управлялись с лихтером, доставлявшим бензин для самолетов, двух радистов, повара, инженера и меня — метеоролога. Всего, следовательно, четырнадцать человек, включая и полицейского с его женой, которые, однако, вскоре после окончания строительства станции уехали.

Самым важным моментом в нашей жизни было прибытие гидросамолетов из Дарвина или Брисбена и Сиднея. В первое время садился один гидросамолет два раза в неделю, иногда даже еще реже, но позднее стали прибывать с различных направлений по четыре гидроплана в неделю. Настоящим праздником был для нас день, когда из-за какой-то задержки в пути прибыли сразу две машины из Англии.

За час до прибытия гидроплана баркас объезжал район посадки. Нужно было удалить всякие обломки, которые могли бы повредить фюзеляж самолета, а заодно и разогнать неосторожных крокодилов. Для этой цели команда брала с собой ружье. Но, разумеется, все крокодилы, у которых обычно над водой поднимаются только нос и глаза, скрывались раньше, чем баркас к ним приближался. Итак, работа ограничивалась тем, что команда выуживала из воды мангровые ветви, а иногда и ствол дерева или деревянный ящик, брошенный в лагуну халатным поваром.

Когда летающая лодка садилась и пришвартовывалась к одному из буев, баркас и лихтер плыли вдоль нее и дежурный по базе чиновник передавал пилоту последнюю метеосводку, которую я принял по радио. На берег команда самолета или пассажиры сходили очень редко. Через час, как только машина была заправлена бензином, баркас вновь совершал патрульную поездку, и затем самолет улетал.

Следовательно, лишь команды баркаса и лихтера вступали в кратковременный контакт с персоналом гидроплана и путешествующими на нем как с посланцами далекой и желанной цивилизации. Мы же, простые смертные, могли только созерцать его на почтительном расстоянии.

Но с летающей лодкой прибывала и наша почта. Функции почтмейстера относились к моим почетным обязанностям. За эту работу предусмотрено вознаграждение от государства — пять фунтов в год, выплачиваемых 30 июня, но получить их мне не удалось, так как к этому времени я уже покинул остров. В течение тех пяти или десяти минут в неделю, когда я разбирал и раздавал прибывшую почту, я был самым популярным человеком на острове.

Обычно удавалось выклянчить у команды самолета и какую-нибудь южную газету, тогда ее раздирали на части и делили среди всего персонала станции. Мы читали ее чаще всего по вечерам под сетками от москитов, и каждый обязательно передавал свой листок соседу. Я читал несколько быстрее, чем мои коллеги, так что мне обычно приходилось дожидаться продолжения; чтобы занять время, я изучал даже объявления.

В числе моих пожитков был граммофон с двумя дюжинами пластинок. Пластинки были не новыми уже тогда, когда я их привез на Грут-Айленд, а через короткое время проникавший всюду песок доконал их окончательно. Еще хуже было то, что граммофон, пружину которого все время заводили, совсем сдал. Трудно получить удовольствие, слушая «Пятую симфонию» Чайковского или «В тени моих локонов» в исполнении Лотты Леман, если они звучат в темпе траурного марша. Наш инженер взялся посмотреть, в чем дело, и разобрал граммофон. Он показал мне, где у граммофона слабое место. Но инженер почему-то потерял интерес к этому занятию, и, насколько я знаю, части моего граммофона и по сей день лежат на бетонном полу машинного помещения.