Однако расскажу хоть в двух-трех словах о том, что несчастью предшествовало.
Значит, так: Шурделан приблизился с непонятной своей добычей и — ни тебе «здрасте!» — заорал на меня:
— Эй, дверь отворит!
Я подскочил, дверь распахнул, он протопал в комнату и швырнул на пол свою добычу. Это была огромная и ужасная птица.
— Чтоб ты сдох, проклятая! — выговорил он, тяжело дыша, словно избавился наконец от тяжкого наваждения. И впрямь: птица отвратнее этой не привидится даже во сне. Когти у нее были что грабли — впору могилу копать. А уж клюв! Она сидела посреди комнаты, чуть-чуть распустив крылья, вертя головой и сверкая глазищами, — тут кого угодно оторопь возьмет.
Наверное, это был сам король-орел, что питается мертвечиной.
— Как же удалось вам подстрелить его? — ошеломленно спросил я Шурделана.
— У меня за стрельба аксельбант была, когда я служить в солдатах, — похвастался Шурделан.
— Куда ж пуля попала?
— В ключица.
— И как поймали его?
— А так, что он кубарем на земля упал. Подбегаю, а он на меня — клювом, крыльями бьет. Но и я знатно отплясал на него прикладом ружейным, вон как он мне рука поранил!
Я глянул — и верно, у Шурделана рука была вся в крови. Даже на пол накапало. Меня так и затрясло. Я снял поскорее с него ружье, надо, говорю, руку промыть и перевязать. Но, как на грех, вода в доме была на исходе, решили идти к ближайшему ручейку. Я прихватил еще чистых тряпок для перевязки, и мы пошли. Шурделан впереди, я за ним. Дверь я плотно прикрыл, чтобы орел-стервятник не улизнул, хотя бы и пешим ходом, или чтоб родичи, услышав случаем его вопли, не подсобили ему бежать.
После этого, вроде бы все сделав как надобно, поспешили мы к ручейку. У обоих на душе отпустило, и, покуда я промывал Шурделановы раны, опять меня на шутки потянуло.
— Это ж надо чудо такое, чтобы лиса, кур наевшись, эдак переменилась! — говорю.
— Как переменилась? — спросил Шурделан.
— Да вот так: пока кур жрала, еще лисою была, а когда вы ее сострелили, она из лисы в орла обратилась.
— Ну, я не так мыслить.
— А как же?
— Так, что кур твоих эта самый погань пернатый сожрал.
— Что ж, нам-то ведь все одно лучше?
Шурделан даже глаза вытаращил, и я решил объяснить ему:
— Ну как же… ведь ежели перед вами две булочки и один каравай хлеба положат, что вы изберете?
— Можешь не сомневайся, каравай ухвачу, — честно признался Шурделан.
— Вот видите! — продолжал я. — Но булочки-то в нашем случае — это две курицы, а орел — каравай.
Шурделан так и загорелся, потому как спросил тут же:
— А что, может, мясо его все ж съедобный?
— Орла?
— Ну да, кого ж еще!
Э, думаю, а Шурделан-то парень не промах!
— Храбрый солдат, — говорю, — что угодно съесть может.
— Да ты-то слышать ли, чтобы кто-нибудь орлиный мясо ел?
— Я даже такое слышал, что лошадь съели… а уж лошадь-то поболе орла будет!
Шурделан злобно на меня прикрикнул:
— Я тебя не про лошадь спрашивать! Я спрашивать: орлов едят?
— Ел один, — сказал я.
— Кто такой?
— Был тут старик, здешний он, с Харгиты.
— И почему ел-то?
Господи, думаю, как бы половчее ему ответить?
— Он, — говорю, — не любил, чтоб мясо мягкое было. — Туповато ответил, да что поделаешь!
— Такое мясо и я не любить, — объявил Шурделан.
Тем временем мы перевязали его раны и зашагали к дому. Разговаривать, однако, не разговаривали; Шурделан помалкивал и, видно было, над чем-то ломал голову. Наконец голос у него прорезался, да только лучше бы уж и дальше молчал он!
— Орла мы зажарить, — сказал он, — но только и ты будешь есть его!
Я уже довольно знал своего незваного гостя и потому не задержался с ответом:
— Так оно и по справедливости должно быть: половина пусть достанется вам, а другая — мне.
— Моя справедливость другой.
— Какая у вас справедливость?
— А такая: ты съест самый малость, а уж я наемся от пуз.
Я сделал вид, будто слова его очень меня огорчили, и шел рядом повесивши нос. Уже и дом показался за деревьями, как вдруг мне уши словно пронзило — странный какой-то звук был, то ли плач, то ли отчаянный вой. Собака? Я сразу о Блохе подумал и со всех ног бросился к дому. Подбежал к двери, без памяти распахнул ее, про все страхи забыв. И как околдованный застыл на пороге. Земляной пол сторожки моей весь залит был кровью! Мертвая кошка лежала лапками кверху, а над ней спесиво стоял орел, вцепившись в бедное животное одной лапой и глядя мне прямо в лицо свирепым глазом убийцы.
Под кроватью, забившись куда-то в угол, горько, надсадно выла Блоха.
Истинно скажу: я весь одеревенел, ноги словно приросли к земле, а в мыслях было: сейчас либо орел убьет меня здесь же, либо я убью его. И пусть была у него сила, что в когтях, что в глазах, но и у меня ее тоже хватало; да и смелости было не занимать, а стоны Блохи ее лишь подстегивали.
Мои глаза стали как раскаленные уголья, я жег ими орла, однако не двигался с места. Но и орел шевельнуться не смел, стоял недвижимо, как завороженный. Эх, думаю, дотянуться бы сейчас до топорика и рассечь ему голову! Но все же решил подождать Шурделана.
И я ждал.
Даже услышав его шаги за спиной, не шевельнулся, предупредил только:
— Входите, да потихоньку!
— Что там есть, черт побери?
