Абд-аль-Кадир - [64]

Абд-аль-Кадир был представителем общества, в котором отношения собственности еще не разрушили естественные связи между людьми. Эти связи основываются еще не на богатстве и социальном положении человека, а на его личных качествах. Человеческая связь в общении между людьми преобладает над вещной связью. Человек здесь равен или не равен перед человеком, а не перед законом, установленным государством и закрепляющим фактическую иерархию собственников. К. Маркс, находившийся весной 1882 года на излечении в Алжире, обращает на это внимание в своих письмах. В апреле он пишет Лауре Лафарг: «В самом деле, мусульманское население не признает никакой субординации: они не считают себя ни «подданными», ни «управляемыми», никаких авторитетов…» Несколько дальше К. Маркс подчеркивает: «У них абсолютное равенство в социальном общении — совершенно естественное…»[8]

Оттого, что Абд-аль-Кадир оказался в стране, где естественные человеческие связи были подчинены отношениям собственности, он не изменился в общении с людьми, хотя эти люди, со своей стороны, и общались с ним согласно правилам, принятым в мире вещных или денежных связей. Он жил в мире людей. Высшей мерой отношения эмира к человеку служили личные его свойства, а не общественное положение. Абд-аль-Кадир был сторонником полного социального равенства — В той его форме, которая существовала в религиозных общинах раннего средневековья. В своих идейных воззрениях он признавал лишь то неравенство, которое проистекает из естественных различий между людьми и существует не в материальной, а только в духовной области. В философском трактате «Призыв к умному, назидание невежественному», написанному уже после того, как он покинул Францию, эмир спрашивает: «Как можно отрицать неравенство людей в том, что касается духа? Если бы оно не существовало, их бы не различали по способности в постижении наук. Людей не подразделяли бы на «глупых», которым науки даются только после долгих усилий наставника, «умных», постигающих их с меньшим трудом, и «совершенных», которые схватывают суть вещей без наставлений учителя».

Абд-аль-Кадир был аристократом духа. Только в пределах духовного признавал он иерархию. Только там, по его убеждению, оправдано неравенство, предвечно установленное самой природой или всевышним. Неравенство же, сотворенное обществом, несправедливо и бесчеловечно.

А вот как понимали равенство те, кто пытался направить эмира на путь истинный. Маршал Бюжо, пытаясь склонить его к отказу от стремления покинуть Францию, писал ему: «Я хотел бы, чтобы Вы решили принять Францию как свою вторую родину и попросить правительство пожаловать Вам собственность с правом передачи ее Вашим наследникам. Вы бы, таким образом, заняли положение, равное тому, которым пользуются самые влиятельные люди в нашей стране, и могли бы свободно исповедовать свою религию и воспитывать своих детей в соответствии с Вашими желаниями».

Слова маршала обнаруживают систему нравственности, противоположную той, о которой речь шла выше. Это — плебейская система, это — нравственность собственника и эгоиста, чуждая эмиру и совершенно неприемлемая для него. «Даже все сокровища мира я не променял бы на свободу, — ответил он Бюжо. — Я не требую ни милости, ни покровительства. Я требую одного: выполнения данных мне обязательств».

Здесь перед нами диалог между плебеем и аристократом духа. И если последний соглашался вступать в этот диалог и даже называл в письмах своего собеседника «другом» и «великим деятелем», то это проистекает, как и в других подобных случаях, из личных свойств эмира, а никак не из почтения перед высоким общественным положением его корреспондента. Он видел в человеке прежде всего человека. Он мог вступать в общение с людьми — кем бы они ни были — только на основе равенства. С соотечественниками это получалось, естественно, само собой. Чтобы уравняться в общении с победителями, ему приходилось либо возвышать их, либо снисходить до их уровня. Именно эмир снисходил до них, а не наоборот, как это представляется во множестве французских книг.

Абд-аль-Кадир был великодушен. Его характер был свободен от мстительности, злобливости, обидчивости. Он не страдал ни высокомерием, ни тщеславием. Ему было жаль людей, которые ради корысти идут на низость. Он даже сочувствовал тем, которые поступали с ним несправедливо и вероломно. По словам современника, в общении с ними «он пытался освободить их от бремени предательства и позора».

Сострадая им, он не становился в позу праведника и моралиста, соизмеряющего человеческие поступки с некими отвлеченными принципами добра и зла. Он жалел их так, как жалеют от природы неполноценных людей. Это сострадание естественно излучалось из самого характера Абд-аль-Кадира, а отнюдь не из его религиозности, как можно было бы предположить, если бы он был христианином. Идеи жертвенности, искупления, всепрощения, образующие христианские нормы нравственности, чужды исламу, в котором эти нормы основываются на патриархальных нравах племенных общин.

Был в подходе эмира к общению с бывшими врагами и элемент той глубокой скептической иронии, которая бывает свойственна философски устроенным умам и которая проистекает из осознания бренности мирской суеты.