Абд-аль-Кадир - [62]

Относясь с философским спокойствием к тяготам тюремной жизни, эмир отдает почти все свое время ученым и литературным занятиям. Многие часы он проводит в одиночестве за своими книгами и рукописями. Лишь дважды в день спускается эмир из своей комнаты в большой зал, чтобы вместе со всеми узниками сотворить молитву или произнести для них проповедь. Как на свободе в былые времена, он и в заключении ничем внешне не выделяется среди своего окружения. Он отказывается от всяких привилегий, предоставляемых ему тюремными властями, ведь они не распространяются и на его товарищей по несчастью. В отношениях с людьми Абд-аль-Кадир всегда внимателен, спокоен, доброжелателен.

В заточении эмир пишет богословское сочинение «О единстве бога», в котором он излагает свое понимание сущности религии. В своих религиозных воззрениях Абд-аль-Кадир близок к тем школам в мусульманской философии, которые пытались найти золотую средину между религией и наукой, разумом и верой, догмой и свободной мыслью. Стремясь примирить религиозную веру и разум, он сводит их к единой божественной основе. Вера стоит выше разума, но, поскольку и то и другое исходит от бога, между ними нет противоречия, они взаимно согласуются и оплодотворяют друг друга. Делая уступки рационализму, Абд-аль-Кадир в то же время признает единственной реальностью существование творца, лишь видимость которого является нам в современном мире. Чтобы приблизиться к познанию его сущности, надо отрешиться от видимости, сбросить телесную оболочку, уничтожить свою личность, слившись воедино с вездесущим божеством.

Из этого пантеистического представления о мире, существующем в боге, Абд-аль-Кадир производит понятие о единстве религии. Отсюда его веротерпимость, хотя ислам, по его убеждению, составляет вершину религии. «Начиная от Адама и Мухаммеда, среди пророков не было разногласий относительно основ и принципов религии. Закон Моисея был практичным, поскольку он предписывал верующим правила поведении; закон Иисуса был духовным: он провозглашал отречение от мирского и любовь к небесному; закон Мухаммеда соединил в себе и первое и второе…

Религия едина, именно это признавали пророки; они расходились только в частностях. Если бы мусульмане и христиане обратили ко мне свой слух, я бы устранил Их расхождения, и они стали бы братьями…»

В этих размышлениях явственно проступает гуманистическое стремление Абд-аль-Кадира к вселенскому братству людей. Облеченное в религиозный покров, — иначе эмир не мог мыслить, он оставался человеком восточного средневековья, — это стремление имело не религиозные, а мирские мотивы. В отличие от многих мусульманских мыслителей Абд-аль-Кадир видел в мирном общении с современной европейской цивилизацией благотворные возможности для восточных народов. Он сознавал научно-техническое превосходство Европы и надеялся, что настанет время, когда европейцы будут посылать на Восток не генералов и пушки, а машины и инженеров. Несмотря на все те беды, которые обрушили на его народ французские властители, он не озлобился на французов и не проклинал Францию. Он предостерегал от слепой ненависти к врагу, ибо, по его словам, «нельзя судить Францию по одному моменту».

Отношение Абд-аль-Кадира к европейской цивилизации вообще и к французской культуре в особенности стало в последующие годы традиционным для ведущих сил в национально-освободительном движении Алжира. Спустя сто лет, в самый разгар народной войны за независимость, алжирцы будут заявлять:

«Реки крови разделяют две страны, но трезво рассуждающие патриоты отдают себе отчет, что, помимо нынешних препятствий и преступной политики французских правителей, имеются высшие интересы обоих народов, к которым следует прислушиваться. Франция может помочь молодой Алжирской республике в технической, экономической и культурной областях».

Когда произносились эти слова, в мире уже возникли условия для осуществления былых надежд Абд-аль-Кадира. Однако в его время эти надежды были всего лишь прекраснодушными мечтаниями, к которым сам эмир относился довольно скептически. Он, разумеется, не мог предвидеть последующего развития событий. Эмир не верил в то, что иностранное господство в Алжире будет вечным. Но он и не видел в своей эпохе реальных путей для победы над колонизаторами и создание независимого алжирского государства. Поэтому, когда французы интересовались его мнением, о колониальном управлении Алжира, он отвечал: «Мой совет легко и просто претворить в жизнь. Следуйте моему примеру: управляйте только по закону, и вы преуспеете».

В заточении Абд-аль-Кадир, как и в период алжирской войны, привлекал живое внимание общественности во Франции и в других европейских странах. Интерес к нему даже возрос. В немалой мере это было вызвано возмущением либеральных кругов недостойным обращением с эмиром французского правительства, грубо нарушившего свои обязательства. Требования об освобождении эмира особенно громко звучали в Англии, что, впрочем, объяснялось не столько любовью к справедливости, сколько старым англо-французским соперничеством в колониальном мире. В январе 1849 года лондонская «Таймс» писала: «В момент капитуляции эмиру могли бы быть предъявлены более жесткие условия; но коль скоро слово дано, честь французской нации зависит от того, будет ли оно сдержано».