Абанер - [4]

Вставай, проклятьем заклейменный!..

Все встали, подхватили, комната наполнилась разноголосыми звуками. Мальчики положили тряпки и тоже стали петь.

«Хоть бы немножечко послушать, какая у них тайна», — подумал Сережа.

Потом Чуплай так же строго читал повестку дня: о праздновании шестой годовщины Октября, о читках газет в общежитии, о ликвидации неграмотности в деревне, о заготовке дров для городка, об освещении, о борьбе с подсказками, о неудачах комсомольцев, о борьбе с танцами, ношением галстуков, курением, щелканьем семечек и другими буржуазными предрассудками.

Сережа с Валькой мыли пол и слушали. Каких только вопросов не было в повестке! Об антирелигиозной работе, об уборке картофеля, о столовой и даже о «протаскивании музыкантом Ясновым-Раздольским вредной идеологии на сцену». А где же тайна?

Чуплай читал, что-то вычерчивал в листке и снова читал.

— Шестнадцать вопросов. Какие будут изменения и дополнения?..

— К полночи успеем разобрать? — вздохнула Мотя, а комсомольцы засмеялись. Но секретарь глянул на них так, что сразу стало тихо.

— По первому вопросу я скажу, — продолжал сосредоточенно Чуплай. — Скоро годовщина Октября. Запомните — шестая. Еще ни одна революция в мире шестую годовщину не справляла. И мы должны отметить ее не как-нибудь, а чтобы все в городке почувствовали. Во-первых, подготовить хороший доклад, в международном масштабе положение осветить. В Германии коммунистов в тюрьму сажают, газеты коммунистические закрывают. А наши второступенцы неуды получают, у девчонок танцульки на уме. Герасим три неуда схватил, а на шею галстук повесил. И это комсомолец! Староста группы! Сменял революцию на галстук…

— Чего ты к галстуку прицепился? — побагровел Светлаков.

— О галстуках отдельный вопрос есть!

— О неудах, о танцах-манцах! — засмеялись за столом.

— Ти-хо! — рассердился Чуплай. — Я еще не кончил. Орать потом будете. Вот я и говорю — сделать доклад, чтобы кое-кому мозги вправить. Кто у нас может сделать доклад? Давайте поручим Бородину. Нет возражений? Запиши, Мотя, в протокол.

— Не поручить, просить, — поправил Светлаков. — Неудобно все-таки.

— Все равно, — отмахнулся Чуплай и стал загибать пальцы. — Второе — неуды к Октябрьской ликвидировать, третье — чистоту в городке навести, четвертое — вечер хороший подготовить.

— Василь Гаврилыч хор собирает!

— Оперу хочет ставить!

— Не оперу, оперетку!

— И не к Октябрьской, к Новому году…

— К черту оперу, даешь синюю блузу!

— Хватит блузу! Оперу!

Чуплай метнулся, схватил кусок мела и грохнул по столешнице, от мела полетели крошки.

— Не галдите, как сороки! Опера, опера! А какая опера? Вы спросили у Василь Гаврилыча? Может, там революцией не пахнет, одни графы да князья…

Сережа с Валькой мыли нарочно помедленнее, протирали подножки у парт, подбирали соринки в столах.

Сережа вопросительно поглядывал на Вальку. Ячейка!.. Ей до всего дело! И до неудов, и до галстуков, и до танцев… Значит, она в городке самая главная. Не учителя, не Бородин, ячейка! Чуплай так и сказал: поручить Бородину… А это кто кого отчитывает? Сережа выглянул из-за шкафа и увидел, как Мотя размахивает руками перед самым носом Чуплая.

— Не все правильно говоришь, комсомольский секретарь, завираешься. Неуды ликвидировать, а танцы зачем? У тебя кто вальс станцует, тот против революции. А где это записано? В городах танцуют, а нам нельзя!..

— Кто танцует? Нэпачи, перерожденцы всякие.

— Ничего не перерожденцы, заводские ребята. Я сама у них в клубе была, в гости к сестре ездила…

— Вот откуда это дрыгоножество пошло! Некрасова привезла! Ты и будешь отвечать. Персонально! — пригрозил Чуплай.

— Так чего в танцах плохого? Хулиганить ребята меньше будут!

— Лучше скажи, самой танцевать хочется…

— Хочется! — вспыхнула Мотя.

За Мотю вступилась стриженая очкастая девчонка и какой-то тихоня парень, который до этого не сказал ни слова. Светлаков с важностью процедил:

— Революция не пострадает. А чего ребятам делать на вечерах? Целоваться?

— Ага, не все твердолобые! — обрадовалась Мотя. — И про оперетку ты, Чуплай, неправильно сказал. К Октябрьской надо концерт подготовить, а к Новому году — оперетку.

Сереже очень хотелось узнать, кто кого переспорит, Чуплай Мотю или Мотя Чуплая, и будут ли ставить оперетку, но дело испортил Валька. Дежурные давно закончили уборку и смирно сидели на задней парте. Они просидели бы так все собрание, но, когда заговорила Мотя, Валька не выдержал и подскочил.

— Конечно, оперетку!

Чуплай просверлил мальчиков черными глазами.

— Вы еще здесь?!. Марш в два счета!

Не мог Валька помолчать! Сережа сердито глянул на Гуля и неохотно пошел к двери, за ним понуро поплелся Валька. По дороге они молчали. Возле общежития Валька повернулся во все стороны и, убедившись, что поблизости никого нет, прошептал Сереже на ухо:

— Вот я подрасту и тоже… Накатаю заявление в комсомол…

Сережа кивнул головой. Валька как-то угадал его думку.

КОММУНА

Над резным карнизом вьется алый флаг на ветру, словно птица машет крыльями. Вон у птицы голова, вон хвост, который то вытягивается, то снова пропадает. Сейчас птица поднимется и улетит на поля, запорошенные первым пушистым снегом. Нет, не улетает, все машет крыльями, и к ней со всех сторон деревни идут мужики, бабы, старики, ребята. На школьном крыльце стоят пастух Емелька в дырявом зипуне, кузнец Петряй, черный как цыган, и приезжий солдат с винтовкой, а рядом с ними Сережин отец. Сняв шляпу и распахнув пальто (ему, наверно, не холодно), он громко читает какую-то бумагу. Вместе с клубами пара с губ слетают круглые, как шар, слова и долго стоят в застывшем воздухе. Толпа жадно слушает, а люди подходят еще и еще.