Абанер - [22]

Комсомольцы поглядели друг на друга. Получалось будто бы так, как они постановили, однако не совсем так. На суде Евграф Васильевич сидел в заднем ряду и ни во что не вмешивался.

Защитник Клавдия Ивановна просила суд смягчить приговор, но говорила не очень решительно, словно сама была в чем-то виновата. Зорин не замечен ни в чем плохом, только очень горячий. И вступился он за правое дело.

— А вот Новоселова я не могу защищать. Учиться не хочет, работать — тоже. Мы строили электростанцию, а он ушел домой. Просматриваю сегодня его личное дело, справка о болезни выдана ветеринарным фельдшером…

Дружный смех заглушил ее слова. Смеялись ребята, преподаватели и судья и даже сердитый Чуплай.

— Вот болезнь!

— Лошадиная!

— Коровий доктор его лечил!

Не сразу Светлаков водворил порядок, и только после этого Клавдия Ивановна смогла закончить речь. Новоселова она защищать не может, но считает, что его тоже исключать не следует. Он во второй ступени недавно, школа еще мало сделала, чтобы его воспитать. Преподаватели, ячейка, учком — весь коллектив.

Молодежь недовольно загудела. При чем тут ячейка и учком? Сережа отказался от последнего слова, а Женька обиженно пробормотал: «Откуда я справку достану? У нас близко больницы нет…»

Когда суд удалился на совещание, зал наполнился разноголосым шумом.

— Исключат!

— Оставят!

— Спорим — исключат!..

И полз тихий шепот: «Знаете, как он ее назвал?..» «Из-за нее!» …«Да ну вас, такое слово революция выбросила!»

Чуткие уши Назара Назаровича уловили шепот. Его лицо вытянулось, беспокойно забегали маленькие глаза. Он отвел Клавдию Ивановну к окну и отчитал:

— Вы понимаете, о чем говорили? Хулиганок оправдывали! Вступился за правое дело!.. Хулиганы подрались, а вы правое дело выдумали. Теперь они носы позадерут!..

— Позвольте, позвольте!.. Я с этим никогда не соглашусь!..

Сережа, ожидая приговора, не смел тронуться с места. Он столько перестрадал, что все пережитое казалось ему тяжелым сном. На сон походило и это мучительное ожидание. Проснуться бы и — ничего этого нет… Пить! Как хочется пить! Но ребята допили последние капли из графина. Только бы один глоток воды!..

Клава заметила, с какой жадностью Сережа смотрит на стакан, принесла кружку воды, он выпил ее, не отрываясь, и чуть не задохнулся. Девочка презрительно поглядела на Женьку и тоже принесла ему воды.

Ярко вспыхнули лампы, Сережа зажмурился.

— Именем школьного городка Третьего Интернационала товарищеский дисциплинарный суд решил… Зорин — виновен… Новоселов — виновен. …Объявить Зорину и Новоселову общественное порицание, предупредить об исключении… — как во сне расслышал Сережа и понял, что страшный сон остался позади.

И словно из-под земли вырос сияющий Валька.

А МОЖЕТ, ЕГО НЕТ СОВСЕМ

Утром Фима с трудом открыла дверь на крыльцо. Ай, сколько снегу навалило! Ночью разыгралась метель, но сейчас вьюга стихла, на улице было тихо и тепло. В предрассветных сумерках белели сугробы, черной стеной надвинулся бор, дыша прямым запахом смолы.

Проваливаясь по колено, девушка отгребла снег, сходила на ключ за водой, растопила печку. Надо было накормить больную. Фима сварила овсяную кашу, налила стакан молока и понесла завтрак за перегородку.

Неужели тетка умерла? Монашка лежала, вытянувшись, длинная, неподвижная, сухая. У больной перекосило рот, закрылся глаз, правая рука повисла плетью. Но здоровый глаз гневно косился, больная что-то промычала.

Фима вспомнила, наступил пост, тетка есть молоко не будет, и убрала стакан. Потом принялась кормить ее с ложечки и почти насильно заставила сделать несколько глотков. У старухи опять сердито замигал глаз, послышалось бессвязное мычание. Фима поняла — тетка просит оставить ее в покое.

Сейчас можно подумать о себе. Девушка печально поглядела на книги и тетради, бережно сложенные на полке. Нет, вторая ступень не для нее! Выучиться захотела, учительницей стать. Где уж ей, нищенке!

…Беднее ее матери — Натальи-бобылки в деревне не было. Сколько себя помнила Фима, своего хлеба хватало до ползимы. А потом мать надевала на девочку котомку с лямкой через плечо и, перекрестив, провожала в дорогу: «Иди, доченька, свет не без добрых людей».

Когда Фима подросла, бобылка отдала дочь в работницы к богатому мужику. Чего только не делала Фима у хозяина! И детей нянчила, и стирала, и полы мыла, и навоз возила. А случилось такое — одна дорога порченой девке — в монастырь.

Била земные поклоны молодая монашка о холодный церковный пол, обливалась слезами и молила бога: «Очисти меня от блудной скверны!..»

Но бог не внял мольбе грешной девушки, да и за тех, кто принял ангельский чин, не заступился. Когда распустили монастырь, Фима первый раз подумала: «А может, его, бога-то, нет совсем?» Но тут же испугалась греховной мысли и положила сорок поклонов перед иконой Магдалины, которая перед тем, как стать святой, тоже претерпела блуд.

Тетенька сперва близко подходить племяннице к охульникам из коммуны не разрешала, а потом смилостивилась и позволила поступить посудницей на кухню, но чтобы Фима уши затыкала куделькой и не слушала, о чем говорят безбожники.

Повариха была очень довольна старательной Фимой и однажды сказала: