Абанер - [17]

Первым не выдержал Женька.

— Что мы, каторжные? Не буду я больше, — швырнул лопату и крупно пошагал от плотины.

— Печенка ослабла! Ату его!

Уход Женьки никто не одобрил, однако настроение у ребят упало.

— Замерзла я, — жалобно протянула маленькая Липа и подула на посиневшие кулачки.

— Неужели эти проклятущие ямы завтра нельзя выкопать? — подхватили девочки.

— Нечего мокнуть!

— Завтра!..

Понемногу бригада строителей стала редеть. Аксенов со Щебнем побежали переобуться, кому-то запорошило глаз, у кого-то поломалась лопата.

«Значит, сегодня не поставим столбы, — пожалел Сережа. — Разве ребят остановишь?» Но что это? Чуплай поднялся и загородил костылями дорогу на мостике через ручей.

— Стой, дезертиры!.. На фронте я бы таких расстреливал!

Глаза хромого были такие страшные, что те, кто были с ним рядом, шарахнулись, но задние напирали на передних, и Чуплай покачнулся, выронив костыль.

«Нет, теперь не остановишь…» — опять подумал Сережа. Но за спиной Чуплая появилась Мотя Некрасова.

— Брось их уговаривать, Яшка! Комсомольцы останутся.

— Останемся!.. — ответило несколько голосов.

Мотя что-то тихо сказала Чуплаю, тот отчаянно махнул рукой.

— Беспартийные и маменькины сынки могут расходиться!

Происходило что-то странное. Теперь ребят никто не задерживал, но они не расходились, переминаясь с ноги на ногу и переглядываясь.

— А беспартийным можно? — гаркнула во все горло Рая так, что все засмеялись. — Пойдемте копать, девчонки. Мы не маменькины сынки!..

— Скворечня не сын!

— Да и на дочку не похожа!

— Девочка без мамы! — подхватили ребята.

Чуплай и Светлаков взялись за топоры, а за ними не очень охотно и другие ребята. Нет, никто не ушел, все работают. Ячейка! Семь человек, а силища!..

Под вечер стали ставить столбы. Чуплай сказал, теперь ребята управятся одни, поднимать столбы не девичье дело. По-прежнему шел дождь со снегом и снег с дождем, а Сережа опять думал, какая есть сила в ячейке.

Городок охватила веселая суета, которая бывает перед праздником. Везде мыли, чистили, скребли. От общежития до ключа и от ключа до учебного корпуса протянулась пестрая цепочка парней и девушек с ведрами. На воротах городка, как стайка воробьев, лепилась куча мальчишек с гвоздями и молотками. Красные флаги затрепетали на ветру. Ленин с поднятой рукой весело глянул на ребят с портрета.

Школьный зал наполнился запахом хвои, на полу высилась горка липких пихтовых веток. Ребята и девочки плели гирлянды и спорили, будет ли к празднику свет. Рая высунула язык.

— Электричества не будет!

— Врешь! — разозлился Сережа. — Столбы поставили, абажуры повесили!

— Абажуры повесили, а лампочек нет. Зря спину горбатили.

— Врешь! Врешь! Врешь!

Скворечня лукаво подмигнула.

— Ой, Клава! Твой Сереженька злой какой!

Клава опустила голову и ничего не сказала, Сережа отвернулся. Разве Скворечню переговоришь?..

Прибежал запыхавшийся Василь Гаврилыч, который всегда куда-то торопился, расчесал длинные волосы, поправил белую бабочку на груди. Рыжий сюртук у него был один, а бабочки каждый день менялись.

— На хор! На хо-ор! На хо-о-о-ор! — весело пропел он, сложив ладони трубочкой.

Ребята, улыбаясь, пошли на сцену, Сережа положил гирлянду и тоже пошел. Справа стали первые голоса, слева — вторые, сзади — тенора и басы. Какая-то стриженая девчонка села за пианино.

— А где Фима Смоленцева? — недовольно спросил Василь Гаврилыч.

— Она учиться не будет! — ответили сзади. — Тетку у нее паралич расшиб.

— А Валентин Гуль?.. Что-о? На перевязку ушел?

Музыкант нахмурился и постучал палочкой. Его лицо вдруг преобразилось и стало суровым.

Из-под клавиш мягко прозвучал аккорд, и тотчас вступили первые голоса.

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь тяжелый труд.

По знаку палочки песню подхватили альты, она стала полнее, будто разлилась река.

Но день настанет неизбежный,

Неумолимый грозный суд.

Дирижер со страшной силой взмахнул обеими руками, грянул весь хор, Сережа вздрогнул.

Лейся вдаль, наш напев,

Мчись кругом!..

Теперь песня походила на вешний паводок, который выплеснул из берегов и разлился без конца и края. Только один человек на свете мог остановить этот поток, направить в русло — Василь Гаврилыч.

Незаметно возле Сережи очутился Валька. Его лицо расплылось в улыбке. Он показал глазами на сломанную руку, на которой уже не было повязки, и жарко дохнул Сереже в ухо:

— Сняли гипс!.. Нисколечко не больно!

Василь Гаврилыч свирепо глянул в сторону альтов, Валька и Сережа замерли. Тут в зал внесли длинный ящик и стали распаковывать. Бородин бережно вынул из-под стружек картонку, а из картонки — круглую, как шар, лампу, поднялся по стремянке и ввинтил ее посредине люстры.

«Будет свет!» — задохнулся от радости Сережа. Не поворачивая головы, он поглядел на ребят. У хористов были сияющие лица, и больше никто не глядел на дирижерскую палочку. Но сейчас какая-то новая сила влилась в песню, и она затопила зал, вырвалась на улицу.

Семя грядущего сеет,

Оно горит и ярко рдеет,

То наша кровь горит огнем,

То кровь работников на нем.

Грудь Сережи стала тесной, а глаза не отрывались от лампочек. Много ли нужно мальчишке для счастья!..

ЖИВЕМ, КОММУНАРЫ!