АААА - [5]

Полковник в это время хрипел. Горло его противоборствовало скопившейся слизи. Сержант, розовая кожа под белесым бобриком волос, сигналил, вжимая большой палец в сердцевину своей гэбэшной машины. На крыльце появился хозяин, светлоокий Саар. Начался эстонский диалог, всякий раз напоминающий вакханалию гласных и глухое похмелье согласных звуков. В результате этого диалога мы получили две смежные комнаты на втором этаже голубого дома. Обе комнаты были украшены так называемыми «капертами», самыми популярными в те времена предметами морской фарцовки, полуковрами-полугобеленами, по три фунта стерлингов каждая, если покупать в Гибралтаре.

На обеих были изображены некоторые колонны с плющом и поляна с пирамидальными можжевельниками, между которыми сновали белозадые маркизы, настигающие розовоногих пастушек. Мы с Найманом переглянулись в восторге.

Сержант перед отъездом перетащил полковника Томсона на заднее сиденье и как бы примерился врезать ему ребром ладони по горлу. «Кат», – пояснил он нам на прощание. Он хотел сказать «гад», но получилось еще точнее.

Машина ушла, и из кухни немедленно появилась миссис Саар, щеки как яблоки. Тут же она запела нам что-то свое, руническое, мы не сразу поняли, что приглашают к обеду: вареный картофель, копченый угорь, свежие огурцы.

Так мы, наконец, оказались за границей. Никто вокруг не говорил по-русски, ничто не напоминало нашей великой родины. Кроме денег, конечно, но и они имели тут какой-то особый счет. С трудом мы пытались выяснить, сколько с нас полагается за постой. Отрезанные от материка, хуторяне, кажется, вообще не понимали, что мы должны что-то платить. В ответ на вопрос: «Мистер Саар, сколько с нас?» – хозяин только улыбался и показывал ладонью на стул: присаживайтесь, мол, посидим, помолчим. Такова же и хозяюшка. Любое обращение к ней она понимала как просьбу покушать и тут же что-нибудь предлагала: то молока, то крыжовнику, но больше всего угря во всех видах – жареного, копченого, заливного, в маринаде.

Сколько же все-таки платить за кров и стол? Однажды положили перед супругами пачку денег и бумагу с карандашом. Давайте считать! По трешке с носа в день или по пятерке? Перед знаками умножения лица Сааров окаменели. Минут пять мы все сидели молча. Над нами цвела яблоня, если так можно сказать о дереве с созревшими плодами. Свой нос из-за плодов высовывала пичуга, если так можно сказать о черт знает какой птице. Наконец Саар двумя пальцами рыбака выудил из пачки зажеванную лососятину брежневской десятки, солидно тряхнул ее за краешек, будто это был банкнот Британской короны, и выразительным жестом показал: баста! Радость мальком угря промелькнула по лицу хозяйки, и финансовые расчеты были закончены.

Не интересуясь нисколько производственными успехами тружеников социалистического моря, мы тут, на хуторе Саар, за милую душу тунеядствовали, то есть творили. Я сидел за письменной машинкой и не без удовольствия трещал на ней дурацкую историю «Бурная жизнь на юге» в форме киносценария. Подходил срок второй пролонгации, надо было представить еще один вариант на восьмидесяти страницах с двумя интервалами. В те годы нередко при помощи дружков, сидящих в редсоветах, мы получали авансы на написание киносценариев, двадцать пять процентов. Редсоветы давали поправки и с ними еще десять процентов. Потом давали вторые поправки и еще пятнадцать процентов, после чего сценарии выбрасывались. В общем, народ даже из этого бессмысленного труда старался извлекать забаву.

Найман тем временем в задумчивости, свойственной нашим поэтам, прогуливался по хутору. Иногда он брал нижнюю часть своего лица в кулак. Иногда где-нибудь застывал у забора, чтобы потом двинуться дальше. Я все хотел его спросить, замечает ли он, что ворон Карл постоянно следует за ним, временами сливаясь с темной хвоей. Знает ли он, что его творческие муки не остаются незамеченными также и бакланом Бобби Чарлтоном, что постоянно смотрит на него со столба, а при удалении поэта перелетает на конек крыши буроватого сарая, где стоят две коровы и где почтальон складывает на столике письма для окрестных рыбаков, все больше из Канады от сбежавших родственников. Все собирался спросить, да не спросил. Вот теперь спрашиваю: замечал, Толик?

Ошалев от треска машинки и от ублюдочных героев комедии, Эдика Евсеева, то есть Одиссея, и его младшего дружка Толи Макова, то есть Телемака, я иногда забрасывал своего мосфильмовского «Улисса» и заваливался под канадскую «каперту» с увлекательным чтением: Николас Бердяев, «Самопознание». Эту книгу, изданную в Париже «Имкой», Найман недавно получил от идеологического диверсанта и привез с собой на самом дне вещмешка. Она как нельзя лучше подходила к атмосфере острова, где от советской власти не осталось уже почти ничего, кроме госбезопасности. В ней, в частности, говорилось, что та реальность, в которой мы обретаемся от рождения до смерти, вовсе не является основной. Это периферийная реальность, своего рода ссылка, куда мы выброшены по непостижимым причинам и где должны мыкаться до возвращения в истинную, грандиозную и феерическую, реальность.