А76 (сборник) - [9]

Когда мы, покинув дачное общество, вышли к шоссе и пошли вдоль него, обдаваемые жарким дыханием проносившихся мимо машин, миновали заросший красноталом и рогозом лог, затем – корпуса завода, дорожную развязку и вошли в город – в пыльные и душные кварталы железобетонных домов, тогда только нагнал нас первый порыв влажного ветра. Он взметнул пыль с тротуара и прошелестел по вялой, отяжелевшей листве тополей. Пока мы углублялись в город, ветер всё чаще подгонял нас: нарастал, крепчал – и вдруг стих. Мы как раз вывернули на улицу, ведущую к автобусной остановке. Слева тянулись дома, и над домами этими висела грозовая туча, а справа – через проезжую часть – виднелся пустырь, автозаправка, какие-то гаражи, и над ними небо было ясным. Стало так тихо, что отчётливо раздавался стук наших шагов по асфальту. Даже непрестанный шум автомобилей как-то отдалился. Флаги на автозаправке обвисли безвольными тряпками. Штиль. В неподвижном воздухе висел странный голубоватый туман или смог. Но это не было ни тем, ни другим. Прозрачная голубоватая дымка. Отчётливо пахло влагой и озоном. И ещё чем-то знакомым – железом или йодом… или… И тут я вспомнил. Так пахло там – в Петербурге, когда ветер дул с моря или с Невы. Это был тот же самый запах. Эта туча пришла сюда с Балтики, и она несла с собой запах породившего её моря. Я закрыл глаза. Я вдыхал этот воздух всей грудью и не мог надышаться. Я впитывал его прохладную влагу разгорячённой кожей. Хватал лёгкий привкус железа сухими губами. Это был самый чудесный воздух в мире – чистый и бодрый, от которого замирало и слегка щемило сердце. Я дышал полной грудью. Может быть, впервые за долгое время дышал полной грудью и хотел только одного: чтобы это никогда не кончалось…

Часть 2 Время Ч.

Он наблюдает…

Он взглянул на наручные часы: оставалось ещё с четверть часа. Летний день едва перевалил полуденную вершину. Воздух ещё не успел утратить утренней свежести, хотя солнце над самой макушкой горело нешуточным энтузиазмом. Место казалось удачным в том плане, что, оставаясь практически незаметным за чугунным забором небольшого сквера, можно было наблюдать абсолютно всю улицу от одного её конца до другого. Прохожие безостановочно двигались мимо. Рядом припарковался бордовый «Ауди», из которого «выпал» бегемотообразный господин в клетчатых шортах и направился в кафе напротив. Заведение сие с незапамятных советских времён располагалось в просторной пристройке к жилому шестиэтажному зданию. Раньше над фасадом горела надпись из гнутых неоновых трубок, но новые владельцы сменили её большим щитом с подсветкой, сплошную стеклянную витрину вдоль фасада сделали зеркальной, а полированный гранит облицовки поменяли на пластик. Впрочем, одно осталось неизменным не смотря ни на что: летом часть столиков по-прежнему выносили на улицу, натягивали над ними тенты и огораживали это асё низенькими (по колено) чугунными столбиками, соединёнными цепью. Расположенное в центре города, на одной из оживлённых улиц, кафе никогда не пустовало. Тем более – в праздничный день. Люди шлялись по пешеходной зоне меж расставленных торговых палаток и лотков, дымящих сырой щепой мангалов и пятилитровых самоваров, шлялись под звуки задорной попсятины из репродукторов, выпивали, закусывали, общались, перекрикивая репродукторы. Местами попадались плотные кучки затянутых в чёрную кожу и джинсу рокеров с бутылями пива, коим они заливали свежую обиду. Давно обещанный властями, несколько месяцев ожидавшийся сейшн закончился буквально через пятнадцать минут после начала: на сцену выпрыгнул этаким молодым козликом женоподобный конферансье и весело объявил, что концерт «по техническим причинам» продолжен быть не может, а посему замещается выступлением детишек из танцевальной студии при бывшем дворце пионеров. Подобного облома местная рок-сцена ещё не знала. Слова «козлы» и «уроды» были самыми интеллигентными выражениями в адрес организаторов. Зато далёкие от проблем молодёжи старички и старушки ностальгически вальсировали под «живое» звучание духового оркестра.

Он вынул из нагрудного кармана пачку сигарет и закурил. Оставалось ещё десять минут. Влажный ветерок едва касался его небритой щеки. Народ по-прежнему непрерывно входил в кафе и выходил обратно. Те, кому не хватало места за круглыми пластмассовыми столиками, пристраивались на близлежащем газоне, как, например, вон та парочка влюблённых, кормящих друг друга мороженым. Над не иссякающим людским потоком, подчинённым жёсткому релятивизму броуновского движения, теплился сизой дымкой праздничный перегар. Бомжи и дворники наперегонки подбирали порожнюю стеклопосуду. Милицейский патруль неспешно обходил дозором свои владения. Молоденькая мамаша, вырядившаяся в модный (из полупрозрачной ткани) брючный костюм, материла и била своего малолетнего отпрыска, обляпавшего новую футболку мороженым. Белобрысая девочка за соседним столиком наблюдала эту сцену с каким-то мистическим ужасом. Мамаша наскоро вытерла пятна салфеткой и потащила своего ревущего отпрыска прочь. Возле чугунного ограждения сама собой образовалась «тёплая» компания парней и девчат, чей молодецкий гогот сотрясал зеркальные стёкла витрины. А рядышком, по другую сторону ограждения, двое спорщиков никак не могли придти к единому мнению: брызжа слюной и жестикулируя, они отчаянно доказывали что-то друг другу; один даже чертил авторучкой какие-то схемы на салфетках и тыкал в них волосатым пальцем. Миловидная девушка-официантка в форменном красном фартучке и пилоточке (видимо, студентка, зарабатывающая о летнюю пору себе на учёбу) заболталась, захихикалась с хорошей знакомой, беспечно отмахиваясь от назойливых посетителей. Знать бы, о чём это они столь весело разговаривают? А вон тот пьянчуга? Вишь, пристаёт через чугунное ограждение к дамочке за столиком. О чём он её так настойчиво спрашивает? А та даже головы в его сторону не воротит: так, скосит натушенный глаз, процедит уголком напомаженного рта что-то коротко и вновь тянет коктейль через соломину. Махнув рукой, пьянчуга пошёл, пошатываясь, в сторону сквера. Проходя вдоль забора, бубнил обиженно в рыжеватые прокуренные усы: «Ишь – вырядилась… Думает, не узнаю… Не помнит… Так я и поверил… Нас во всей школе двое всего рыжих и было: она да я… Думает, раз пью, то уже не человек… Поговорить нельзя… Да я, если захочу, хоть щас могу бросить… Как нечего делать… Не узнаёт она…»