А завтра — весь мир! - [146]

— И что вы чувствовали в связи с этим?

— Просто ужасно. Мне хотелось заорать: «Вас обманули, человек, которого вы похоронили, это простой английский моряк. Тот, кого вы искали, все еще жив, и он на Огненной Земле, где устроился с бывшей субреткой, и безумен как шляпник!» Но я не смог этого сделать, я ведь только что стал бароном Залески, получил два широких золотых галуна на обшлаги мундира и орден Леопольда на грудь. А особенно трудным это сделалось после того, как Старый Джентльмен, наш император, подошел ко мне после церемонии, взял за руку и сказал: «Залески, мы очень вам благодарны. Это было ужасно, но теперь наши сердца успокоились». Ну как я мог после этого что-то сказать?

— А что стало с Иоганном Сальватором, или Иоганном Ортом, или как он там себя называл?

— Точно не знаю. Спустя годы, в Триесте, я слышал историю о том, как в 1903 году мужчина и женщина, называвшие себя Ортом и его любовницей, сошли с корабля из Буэнос-Айреса и попытались обналичить чеки семейного банковского счета. Им дали полгода за попытку мошенничества, затем полиция депортировала их назад в Аргентину.

— А потом?

— Понятия не имею. Но когда я был в Монтевидео на старом «Кайзере Карле»... Когда ж это было?.. Году где-то в 1912-м. Так вот, я разговаривал с австрийским консулом, и он рассказал, что несколько лет назад по овцеводческим ранчо Патагонии ездил человек, называющий себя эрцгерцогом, с подругой-австрийкой и труппой танцующих йодль индейцев, они показывали какую-то кошмарную оперетту, пока однажды вечером один гаучо из публики не взобрался на сцену во время второго акта и не воткнул нож в герра Орта, играющего на аккордеоне.

— Если это та же отвратительная музыка, которую нам довелось услышать, я удивлен, что этого не случилось во время первого акта.

— Это точно. Хотя консул сказал, что убийство произошло не из-за музыки. Гаучо был валлийцем по имени Пабло Хопкинс. Он возмутился, что они играют в шаббат.

— Понятно. Конец истории, sic transit и все такое. И это больше вас не беспокоило?

— Иногда. Я не святой, но не люблю лгать. Знаете, как это бывает — это меня не беспокоило, пока не стало слишком поздно, до того дня, когда я лежал на койке у себя в каюте с куском британского снаряда в печени. Меня перенесли туда из лазарета, потому как врач решил, что я не жилец, британцы задали нам порядочную взбучку, и в лазарет поступали всё новые раненые. Ко мне прислали капеллана, чтобы соборовал, он тоже был ранен — голова перевязана. Я исповедался, рассказал о деле Иоганна Сальватора и попросил его отпустить и этот грех. Он ответил: «Нечего отпускать. Церковь всегда считала, что выдумка ради благой цели порой не хуже правды».

Ну вот, такова история моего первого океанского плавания. О том, как мальчишка из маленького городка в сердце Европы оказался на борту военного парусника во время кругосветного путешествия и в итоге застрял на необитаемом острове. Похоже на бюргерскую пародию на приключенческие романы, которые, собственно, и привели его туда. Надеюсь, это покажется вам интересным, не только как воспоминания о последних днях парусных военных кораблей, но и о давно исчезнувшем мире в котором я родился, старой многонациональной монархии Габсбургов, обладающей серьезными недостатками, но и многими мелкими достоинствами, большинство последних я оценил, только когда ее не стало.

Возможно, вам трудно поверить, что когда-то я был юн, что человек, которого вы видите перед собой, уже наполовину пребывающий в состоянии не то животного, не то минерала, когда-то карабкался на мачты во время шторма, старшие офицеры когда-то задавали ему взбучки, и однажды он плавал в бухте Апии вместе с юными самоанками. Да и как вы в это поверите, если я и сам-то с трудом верю? Но всё это случилось, это так же точно, как то, что деревянный барк «Анхарад Притчард» лежит на гальке на дальнем конце бухты.

Все мы знаем, где начинается наше путешествие, но кто скажет, где оно закончится? Мог ли тот неизвестный английский моряк, выйдя как-то ночью в 1890 году пьяным из прибрежного бара в Монтевидео, предвидеть, что отправляется в плавание, которое приведет его кости в могилу рядом с императорами и эрцгерцогами в склепе Капуцинов? Вскоре я тоже умру, и меня похоронят здесь, на кладбище у пляжа, всего в сотне метров от останков судна, на котором я побывал в Тальтале восемьдесят пять лет назад.

Соленая пена зимних штормов промочит наши могилы, и мы оба превратимся в ничто — останки парусника и кости старика, служившего на одном из последних таких кораблей. Самые подходящие для меня похороны — это завернуть в парусину и привязать груз к ногам.

Ну вот, звонок к ужину. Сегодня я пропустил молитву, чем заслужил два дня ареста в карцере на хлебе и воде, если только об этом прознает сестра Фелиция. Хотя мне теперь всё равно. Эти записи непросто мне дались — в последние дни я чувствую слабость, а значит, вероятно, скоро отдам швартовы. Но если это так, то я умру счастливым, осознавая, что запечатлел увиденное в Дунайской монархии и ее великолепный, безупречный флот, в котором я имел честь служить.