А завтра — весь мир! - [141]

Миссию мистера Трайба в Спердженсвиле предали огню и мечу, а сам мистер Трайб и его жена (хотя мистер Масгроув очень туманно высказывался на сей счет) разделили участь всех белых людей, попавших в руки племени уакере. Теперь Новой Силезией правили свободная реформистская евангелическая баптистская миссия и ее паства. Племя тетуба загнали на западную оконечность острова, «словно ханаан перед лицом Иисуса и Господа нашего», как выразился мистер Масгроув, и теперь они умирали от голода в подлеске.

Мистер Масгроув надеялся, что вскоре их обратят в рабство, съедят или вытеснят в море, и праведники завладеют всем островом, который станет базой для обращения соседних островов, как только мистер Масгроув снабдит свою паству необходимым количеством винтовок и динамита, чтобы они могли выполнить богоугодное дело. Он сказал, что сотни человек из племени тетуба уже крестились, когда их загнали в близлежащую бухточку, где акулы пожрали тех, кто не сразу утонул.

— Под конец вода стала розовой, — сказал он, — но они умерли, познав Господа.

Учитывая всё это, можно представить, что в присутствии этого человека я чувствовал себя не в своей тарелке — и к сожалению, случалось это часто. Он сидел, закатив глаза, вздыхал и бормотал, и я никогда не мог с уверенностью разобрать, к кому он обращается — ко мне или к Богу. А говорил он невыносимую чепуху. Насколько я понял, он считал мое спасение от съедения дикарями, ради которого он и пальцем не пошевелил, знаком свыше, что я стану обращенным — возможно, мое имя написано в Книге жизни агнца пусть не чернилами, но хотя бы карандашом.

В любом случае, каждый его визит превращался в трех— или четырехчасовую проповедь, в ней он излагал принципы свободных реформистских евангелических баптистов из Пенджа, бесконечно листая страницы Библии, которую неизменно приносил с собой, и отмечал для меня строки красным карандашом.

Во время этих проповедей оставалось лишь делать вид, что мне интересно, и пытаться не заснуть и не зевнуть. Я понимал, что до прибытия шхуны за копрой моя жизнь в определенной степени зависит от мистера Масгроува. Я оставался табу, только пока он удерживал туземцев по ту сторону узкого пролива, отделяющего островок от Новой Силезии.

Мистер Масгроув несомненно имел на аборигенов большое влияние, и если он уговорит их отбросить это суеверие, как уговорил отбросить остальные, то скоро они явятся за мной и в тот же вечер приготовят на ужин богемскую колбасу по-дикарски. Этот человек мог добиться подобного результата и совершенно случайно — похоже, он жил как сомнамбула. Но если бы он решил, что я непригодный материал для обращения в его веру или недостаточно почтительно с ним разговариваю, то мог бы устроить это специально. И потому я кивал и соглашался с ним, и время от времени задавал умные вопросы (но не слишком умные).

Мне также приходилось хранить кипы буклетов и религиозные трактаты, которые он мне приносил, вместо того чтобы пустить их на растопку, когда дождь заливал огонь. У мистера Масгроува имелся небольшой печатный пресс, а он сам обладал бескрайним энтузиазмом к сочинительству и безграничным запасом бумаги. Он также владел кое-какими навыками наборщика, но куда меньшими знаниями грамматики, пунктуации и орфографии.

Раз в две недели он приносил мне очередную порцию перепачканных, плотно напечатанных трактатов (он всегда печатал прямо до края бумаги), полных гонева Гозпода и духха Божево. Когда скука становилась совсем тяжкой, я пытался их читать, в особенности, когда сезон дождей загонял меня в хижину. Но это было слишком утомительно: без формы и структуры, бесконечные причитания без какой-либо логики или грамматической стройности, густо снабжены подчеркиваниями, а многие слова написаны заглавными буквами.

Вопрос в том, кто, черт возьми, стал бы читать подобное на Новой Силезии, где все кроме мистера Масгроува, отца Адамца и меня были неграмотными? В конце концов я пришел к выводу, подтвержденному в дальнейшем всей прочитанной пропагандой, коммунистической, фашистской или религиозной, что такие тексты обращаются только сами к себе — не передают идеи из головы в голову, а это просто своего рода ритуальные действия, чтобы держать мысли под контролем и придушить все сомнения в голове автора.

Вот так текли дни, недели превращались в месяцы, а зарубки неумолимо приближались к концу столба. И день ото дня только солнце, море и полумрак под деревьями. Когда миновал шестой месяц, а шхуна за копрой так и не пришла, меня охватило беспокойство. Может, она никогда и не придет? Может, австралийские торговцы узнали, что Спердженсвиль разрушен туземцами, и боятся отправить сюда судно? Может, они откажутся меня забрать, даже если прибудут?

Ведь средств заплатить за путешествие у меня не было, не считая десяти австрийских геллеров, на которые, как я подозревал, даже в Тихом океане далеко не уедешь. Возможно, я навсегда застрял на проклятом островке, среди могил и мертвецов. Объявил ли «Виндишгрец» меня погибшим? Вероятно, меня причислили к участникам мятежа, и тогда, даже если меня спасут, я лишь обменяю крохотный островок на камеру флотской тюрьмы в Поле.