А завтра — весь мир! - [13]

Очень немногие из обычных австрийцев когда-либо бывали там или хотели побывать. У нас, конечно, имелся военно-морской флот среднего размера и существенный торговый флот, но немногие из пятидесяти миллионов подданных императора когда-либо обращали на флот внимание или знали какого-нибудь моряка. Даже в Вене к военно-морским офицерам на улице скорее обратились бы на английском, приняв за военного атташе Соединенных Штатов. Что касается жителей Хиршендорфа, никто не мог даже припомнить, чтобы видел матроса в увольнительной. Герр Зинауэр в конце концов предложил написать письма всем подряд.

Таким образом, я сочинил несколько вежливых писем в лучшей школьной прописи и отослал их судоходным компаниям — «Австро-Ллойду», «Гамбург-Америка» и остальным — с вопросом, как можно поступить туда на учебу. Только из «Норддойчер-Ллойд» потрудились ответить, сообщив, что мне должно исполниться по крайней мере шестнадцать лет, я должен обладать отменным здоровьем и высокой нравственностью и иметь материальную поддержку со стороны отца. К сожалению, я также должен быть немецким подданным, так что на этом всё и кончилось. Даже в случае с австрийской судоходной компанией мне пришлось бы ждать еще пять лет, поэтому я решил заполнить время самообразованием и изучить основы судовождения и навигации. В этом отношении Хиршендорф не слишком хорошо подходил.

Текущая по городу река Верба едва достигала двадцати метров в ширину и потемнела от сточных вод с угольных шахт и сталелитейного завода выше по течению, в Карвине. На ней отродясь никто не видел никаких лодок. Лучшее, что мы с Антоном придумали — выпросить бочки из-под капусты, пропитать их смолой и сколотить плот. Как-то утром мы начали спуск по реке выше плотины замка и сумели пройти под парусом по крайней мере метров пятьдесят, прежде чем угодили в фабричный водовод и чуть не погибли. Нас выловила жандармерия (мы не умели плавать) и арестовала за нарушение общественного порядка, поскольку никакого другого обвинения придумать не удалось. Отца вызвали из конторы забрать нас из казарм жандармерии.

Нас отстегали кожаным ремнем и неделю не выпускали из дома. Но за этим происшествием последовали дальнейшие эксперименты, проводимые с величайшей секретностью на рыбном пруду за городом со старой плоскодонкой, которую я купил за пять крон и сам восстановил с помощью замазки и расплющенных консервных банок. В своем роде это был неплохой опыт, ведь кроме размера нет особой разницы в основных принципах навигации плоскодонки и линкора водоизмещением шестнадцать тысяч тонн.

Самообучение продолжилось на теоретическом уровне. После агитации родственников в Вене и Триесте герру Зинауэру удалось обеспечить меня экземпляром австрийского военно-морского справочника по морскому делу: «Руководство адмирала Штернека по такелажу и якорным работам» (издание 1894 года) с изобилием детализированных гравюр. Я засел над ним и за месяц выучил наизусть все части судна с прямым парусным вооружением, от кливера до киля и от утлегаря до гакаборта. Я также приобрел подобный чертеж на английском и таким образом изучил названия на обоих языках. Немецкоязычные страны поздно подключились к мореходству, и немецкую морскую терминологию наспех состряпали из множества источников — понемногу из голландского, скандинавского и английского языков, а значит, для меня, чеха, она всегда звучала слегка искусственно.

Кстати, по этой причине я буду придерживаться английских терминов во всей этой истории. Я знаю их так же хорошо, как немецкие, и у вас моя болтовня о Grossoberbramraa и Aussenklüverniederholer, то есть грот-бом-брам-рее и бом-кливер-нирале только вызвала бы раздражение. Морское дело в теории оказалось достаточно простым, но как обстояло дело с навигацией? Имея склонности к математике, я принялся за самообучение основам морской навигации. Магнитный компас не составлял проблемы — офицеры австро-венгерской армии использовали его, чтобы квалифицированно заблудиться, и, заглянув в витрину ломбарда, можно было наткнуться на экземпляр, заложенный в середине месяца обер-лейтенантом ради денег на выпивку, да так и не выкупленный.

Широта и долгота все же вызывали проблемы. В конце концов я соорудил примитивный деревянный секстант с отвесом, и утром 21 сентября 1897 года забрался с ним на холм Касл, чтобы провести первое полуденное наблюдение. Вообразите мое восхищение, когда полуослепленный солнцем в зените, я сделал вычисления и обнаружил, что Хиршендорф действительно находится на 49° 57' к северу от экватора, как и указано в географическом справочнике атласа. Я чувствовал себя подобно Магеллану после того, как тот три года доказывал, что земля круглая. Восторг поумерился несколько минут спустя, когда капрал жандармерии арестовал меня по подозрению в шпионаже. Результатом стал ещё один вызов отца в казармы и ещё одна серьезная порка.

Но зато я решил, что, как Галилей, пострадал во имя науки. Я разглядывал карты и изучал названия парусов и рангоута корабля. Но с разочарованием вспоминал, что никогда не видел моря и не плавал ни на чем, кроме плоскодонки в пруду. Я мог лишь надеяться на будущее, как сэр Фрэнсис Дрейк из недавно прочитанного рассказа, который залез на дерево на Панамском перешейке и поклялся, что однажды пересечет под парусом далекий Тихий океан.