А завтра — весь мир! - [102]

В течение ближайших дней огромное количество съестных припасов выкинули за борт, включая бочки с квашеной капустой, которая в теории служила единственной преградой между нами и вспышкой цинги. Но сейчас капуста разложилась до такой степени, что уж лучше цинга, чем эта дрянь.

Ежедневный рацион стал достаточно однообразным и состоял в основном из сухарей, бобов, риса, оливкового масла и мясных консервов, поскольку вяленая рыба и тому подобные продукты заплесневели и отправились за борт ещё до отплытия из Западной Африки.

Напряжение в экипаже росло, все постоянно ворчали, особенно линиеншиффслейтенант Микулич, от которого нужно было теперь держаться подальше. Обязанности старшего офицера освободили Микулича от несения вахт (а нас — от его общества), но он по-прежнему при малейшей возможности вмешивался кулаками в процесс ежедневного управления кораблем.

Единственная компенсация для обитателей парусника, попавшего в штиль у чилийского побережья — возможность пополнить съестные припасы рыбалкой. Холодное перуанское течение буквально кишело рыбой, и иногда достаточно было лишь забросить сеть в воду, чтобы обеспечить себя ужином из сардин или анчоусов.

Мы, кадеты, немало рыбачили по поручению герра Ленарта, помогая ему в научных исследованиях жизни фауны восточной части Тихого океана. Это хоть как-то скрадывало монотонность серых будней, особенно когда утром около Токопильи мы закинули удочки в надежде поймать гигантского тунца для таксидермиста.

Как только мы насадили наживку на крючок и закинули удочку за борт, последовал сильный рывок. Но когда мы вчетвером или впятером подтащили улов к бизань-русленям, то с разочарованием увидели, что поймали не тунца, а огромного и очень свирепого кальмара (туша размером с гамак и трех— или четырёхметровые щупальца). Одна из тех свирепых каракатиц, что скользят в этих водах и наводят страх на местных рыбаков.

Тварь извивалась и боролась минут пять, яростно меняя цвет, будто семафор, щупальцами обвивая ванты, как побеги зелёного горошка, и брызгая на нас коричнево-черными чернилами. В конце концов ей удалось перекусить клювом трос и ускользнуть. Герр Ленарт остался крайне недоволен, что упустил столь ценный образец, но все остальные, кому пришлось тащить каракатицу на борт, вовсе не сожалели о случившемся.

С началом марта штили стали настолько постоянными, что мы предприняли отчаянные меры, чтобы приблизить «Виндишгрец» к пункту назначения. Спустили на воду шлюпки и стали буксировать корабль к северу, в надежде поймать юго-восточные пассаты, которые весной доходят аж до пятнадцати градусов к югу от экватора.

Это безрадостное занятие все ненавидели. Десятиметровый баркас с сорока гребцами (по двое на каждое весло) — сам по себе достаточно неуклюжая и своенравная старая бочка. Но тащить его по сияющей глади летнего моря, да ещё в придачу с двухтысячетонным кораблём за кормой, это такой надрывный и утомительный труд, что даже начальник тюрьмы в Европе не осмелился бы назначить его в качестве наказания. Это как быть галерным рабом, но даже без компенсации в виде быстрого перемещения по волнам, чтобы восстановить ноющие мышцы и залечить мозоли на руках.

Мы надрывались на веслах под полуденным солнцем, когда линиеншиффслейтенант Микулич с форкастля в рупор обругал нас и пригрозил разжаловать уорент-офицеров в матросы, если те не выжмут из нас больше. Буксировочный трос то падал в воду, то натягивался, а корабль тащился вперёд по сияющему жидкому серебру моря по метру на гребок. Спустя два дня подобных упражнений старший матрос Байча (один из пожилых старослужащих) во время гребли рухнул замертво от остановки сердца.

Ещё несколько матросов пострадали от солнечного удара. Один из них — юный пухлый и светлокожий чешский паренёк по фамилии Хозка, к которому Микулич испытывал особую неприязнь. На нём гребля сказалась крайне плохо — Хозка только за одно утро уже трижды терял сознание, пока Микулич окончательно не вышел из себя и не огрел его по обнаженной спине плетью из линька с узлами, с которой в последнее время не расставался, но пока что не осмеливался ни на ком применить.

Но для 1903 года это было уже слишком: Хозку оставили без сознания лежать на форкастле, пока хирург смазывал ему йодом рассеченную кожу на спине. В это время боцман и его помощники тактично увели вниз грязно ругающегося Микулича, у которого буквально текла пена изо рта. Плеть тайком выкинули за борт, и всё как-то притихло — на время.

Но среди матросов распространилось общее мнение, что, если бы у капитана было хоть какое-то подобие хребта, он бы никогда не позволил «дер Микуле» расхаживать с подобной штуковиной на виду.

Освобождение от этих мук пришло на следующий день с совершенно неожиданной стороны. На рассвете поднялся слабый ветер с зюйда, и корвет проделал пару миль на север, достигнув широты Арики, где побережье изгибается в направлении перуанской границы.

Теперь мы находились всего в шестистах милях от Кальяо, меньше чем в двух дня пути при попутном ветре. Но тем утром дела обстояли так, что путешествие могло растянуться и до конца года, поскольку ветер снова пропал и оставил нас без движения.