…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - [62]

Да, именно в тот вечер случилось так, что сын профессора Гончарова, от которого последний вот уже несколько недель не получал вестей, неожиданно возвратился из путешествия к берегам Евфрата. Он появился в майке цветов Хезболлы, которую ему кто-то подарил в Дамаске, и, даже не успев переодеться, вытащил из своих пожитков и водрузил на кухонный стол рядом с салатницей, из которой мы выуживали черничное варенье, сосуд с формалином, а в нем останки громадного тритона, наполовину сожранного выдрой; прежде чем отправиться пошататься по Москве часок-другой (он страдал бессонницей и, похоже, ненавидел неподвижность больше всего на свете), парень поведал нам, что исколесил вдоль и поперек всю Восточную Турцию, порой ему случалось в течение одного и того же дня пить чай с турецкими военными, а потом с теми самыми курдскими боевиками, которых тем было приказано уничтожить, и все это, по-видимому, с единственной целью: собрать как можно больше редких видов земноводных наподобие того, что плавал, искалеченный, в банке с формалином, выставленной на кухонный стол. Вот мне и подумалось: если сын профессора Гончарова, в ту пору двадцатидвухлетний, оказался способным вынести такие тяготы во имя столь мелкой добычи, я буду смешон — не в чужих, так в собственных глазах, — если увильну от поездки в Ашхабад, может статься, самый негостеприимный город в мире, и упущу, таким образом, единственный в моей жизни шанс своими глазами увидеть поющих собак из Новой Гвинеи.

Мы выехали из Москвы тринадцатого июля 2007 года ранним утром, когда табло на Смоленской площади уже показывало температуру 28 градусов; нас было трое — профессор Гончаров, его ассистент и я, наш автомобиль «жигули» местного производства вызывал у меня подозрение, что ему не одолеть 450 километров, — расстояния, которое нам надо проехать, чтобы увидеться с профессором Шеварнадзе, другим специалистом по крупным хищникам, в деревне, где он изучал поведение волчат. Прежде чем отправиться в путь, мы на выезде из Москвы остановились возле «Ашана», чтобы с избытком отовариться колбасой и водкой. Потом ассистент сел за руль и рванул с места, после чего всю дорогу непрестанно осушал одну за другой банки с тонизирующим напитком и, опустошив очередную, тотчас выбрасывал ее из окна (кажется, он и ночью не спал, окружение профессора, судя по всему, состояло исключительно из людей, расставшихся с этой привычкой) и одну за другой засовывал в запущенный на максимальную громкость автомобильный кассетник пленки с джаз-роком местного изготовления (по мне, абсолютно неудобоваримым). Учитывая все сказанное выше, водил он, само собой, выжимая газ до отказа. Машина неслась в сторону латвийской границы по дороге без каких-либо изгибов и поворотов. По обе ее стороны мелькали однообразные картины — равнины, пруды, березняки, здесь прекратились всяческие земледельческие работы, даже фруктовые сады так безудержно зарастали наступающей со всех сторон сорной травой и колючим кустарником, словно война опять вернулась в эти места, которые она посещала весьма часто. Крестьяне, сказал профессор, не имея денег, чтобы оплатить услуги землемеров, которые должны определить границы их владений, уступают их нуворишам, желающим строить за городом виллы, сами же сокращают свои дни, валяясь в канаве, так как они по большей части пропивают смехотворные суммы, вырученные при продаже своих, на практике все равно не действующих, прав. Такой упадок земледелия и скотоводства, похоже, ведет ко временному возвращению в эпоху палеолита, то есть к охоте и собирательству, об этом можно судить по обилию торгующих из-под полы мужчин и женщин: сидя на обочине шоссе, они предлагают проезжающим чучела медведей, стоящих в угрожающей позе на задних лапах, шкуры лис и других пушных зверей, ведра черники и лисичек.

Доехав до Торопца, города, где, если верить профессору Гончарову, встарь играл свадьбу Александр Невский, мы свернули с шоссе вправо по дороге куда более узкой и извилистой, которая вскоре превратилась в проселок и вовсе исчезла на подступах к деревне, где мужская часть жителей явно пребывала в состоянии продвинутого опьянения (до такой степени, что вся хозяйственная жизнь этого населенного пункта с некоторых пор, похоже, легла на плечи нескольких махоньких старушек, сгорбленных и одетых в черное, их можно было видеть в поле то здесь, то там семенящими вслед за весьма редкими коровами и лишь немного более многочисленными овцами).

Оставив свои «жигули», мы двинулись дальше пешком, пробираясь по высокой траве в направлении того заброшенного домика, где профессор Гончаров рассчитывал состыковаться с маленькой стайкой профессора Шеварнадзе. Об этом последнем говорили — хотя это было правдой лишь наполовину, в чем мы вскоре получили возможность убедиться, — будто у него что-то с памятью после падения с лошади на Кавказе. Пока мы пересекали небольшой лесок в поисках загона, где Шеварнадзе со своими учениками исследовал поведение волчат, профессор Гончаров показал мне на два индивидуальных окопа, вырытых солдатами во время Второй мировой (хотя, как знать, может, это случилось и позже во время учебных маневров), эти углубления все еще заметны под пологом заполонившей их растительности. Но когда бы ни были выкопаны эти окопы, географическое расположение рощицы не позволяло воображать, будто в одном из них некогда прятался Василий Гроссман.