…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - [17]

Но тогда, 12 июля 2006 года, я позвонил Жану-Дени Виню не затем, чтобы поднять мучительный вопрос о преобразовании волка в собаку — мучительный потому, что зоологи в своих дискуссиях уже не соотносятся ни с кем, кроме других специалистов, отчего проистекает некоторое замешательство, если не прямой конфуз, грозящий обычному члену общества, подобно мне довольно несведущему в этой сфере науки. Вопрос, который я хотел ему задать, тем самым признавшись в своем невежестве, касался причин, по которым бродячие (или феральные) собаки всех широт, как явствует из наблюдений, проведенных в странах, где они наиболее многочисленны, ныне уже не отличаются примерно одинаковым обличьем так называемой «желтой собаки» или «собаки-парии».

По этому поводу Робер Делор в своей работе «У животных своя история» (1984) пишет, что «беспородные собаки имеют тенденцию на протяжении нескольких поколений возвращаться к типичному обличью своих „пращуров“ — рыжих, среднего размера, в духе австралийских динго или индийских „париев“».

Однако Жан-Пьер Дигар в книге 1999 года «Человек и домашние животные» высказывает следующие два предположения, противоречивые лишь на первый взгляд: «Животные, отбившиеся от рук, перестав зависеть от человека, могут утратить особенности, приобретенные по ходу одомашнивания, и вследствие естественной селекции вновь приобрести физические характеристики, близкие к тем, какими обладают их дикие сородичи. Возможности возвращения к дикой жизни и размножения в ней для таких особей ограничены, поскольку их помет не может пройти генетическую эволюцию в обратном направлении, достигнуть подобия изначальным видам».

В нашем телефонном разговоре Жан-Дени Винь, пусть на время, положил конец моим колебаниям, заявив: «Ничто в природе никогда не возвращается к своим истокам».

«Зато, — добавил он, — если чихуахуа оставить в окрестностях аэропорта в Тунисе, можно не сомневаться, что морфотип, им представляемый, продолжения иметь не будет: генетический обмен и естественная селекция ведут к тому, что бродячие собаки перемешиваются в общем горниле», хотя образчики, выходящие из этого горнила и в морфологическом отношении однотипные, «не имеют ничего общего с первоначальным исходным типом». (Привести в пример именно тунисский аэропорт Жана-Дени Виня побудило то, что он сам преподавал в этом городе и однажды по дороге в университет подвергся нападению своры бродячих собак. Своим спасением в этой ситуации он был обязан исключительной меткости, с которой ему посчастливилось запустить камнем прямо в нос самого злобного из псов атакующей банды.) Во второй половине дня того же 12 июля, между тем как на юге Ливана продолжала сплетаться цепь причин и следствий, ведущих к кратковременной войне, я заглянул на аукцион Друо, чтобы там потолковать с полковником Блондо, расспросить его о практике кинофагии, то есть, говоря попросту, поедания собачьего мяса среди народности луба из конголезской провинции Касаи. Коренастый, в темном костюме, прячущий глаза за неизменными черными очками, Блондо был призван надзирать за выходом, не допуская, чтобы кто-нибудь вошел. Затем его передислоцировали в другой зал, где были заблаговременно выставлены предметы, предназначенные для продажи, и там он убедился, что среди самых красивых поделок — речь идет об африканской скульптуре — многие происходят из Касаи и изготовлены мастерами народности луба. Потому что Блондо и сам — луба из Касаи, в прошлом полковник вооруженных сил Заира, ныне охранник с неполным рабочим днем на жалованье у малость подозрительной парижской фирмы, он стоит в своем темном костюме, поначалу ничего не заметив, перед витриной с предметами, сделанными руками его предков (да не так, как мы объявляем нашими предками галлов, а в куда более строгом смысле, если принять в расчет ограниченную численность и не столь уж большую древность поделок) и ненадолго, по пути из одной коллекции в другую, задержавшимися в этом выставочном зале, охрану которого он призван обеспечивать. Что до моего вопроса относительно практики кинофагии, меня на него натолкнула реплика, которую я слышал в Киншасе от доктора Артикло: он говорил о бродячих собаках, те, мол, «поджимают хвосты, чуть забредут в квартал луба».

Когда я рассказал об этом Блондо, повторив ему фразу Артикло, он воспринял вопрос без тени смущения. И подтвердил: да, у луба из Касаи принято употреблять в пищу собачье мясо, это элемент ритуальной церемонии, завещанной предками, она зовется чибелебеле. Как правило, эта церемония совершается раз в год, однако, поскольку она не приурочена к определенной дате, ничто не мешает любителю устраивать чибелебеле по нескольку раз для разных групп. О том, где и когда вскоре намечается подобная церемония, сообщают тайком, с глазу на глаз, так как надо исключить приход «дам» (Блондо употребил именно это слово).

После того как собаке «свернут шею», уточнил полковник, ей в зад засовывают кукурузный початок и принимаются нагревать тушку: постепенно собака «раздувается, как бурдюк», и наконец пробка в виде початка из нее выстреливает, а следом и «все ее гадости», продолжительный полет которых и предшествующий им звук Блондо великолепно воспроизвел жестом и голосом прямо перед витриной особняка Друо. Собачье мясо —