А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников - [42]

В сенях встретил я Талызина, который отдавал приказание одному из ординарцев генерала, уряднику кавказского казачьего полка Рассветаеву, чтобы он скакал в обоз, отыскал арбу Грибоедова и Шимановского и чтобы гнал в крепость. Я спросил его по-французски: на что это? Талызин отвечал: "После скажу!"

Когда я возвратился к А. П. Ермолову, снявши свой полушубок, то Грибоедова не было в комнате. Он выходил куда-то, но скоро возвратился, был, по-видимому, покоен и слушал рассказы Уклонского, который назвал много арестованных. Приказано было подавать ужин, к которому генерал велел пригласить прибывшего перед тем дежурного по отряду артиллерии полковника Мищенка, приехавшего с донесением, что голова колонны прибыла и расположена бивуаком около крепости, а равно и фельдъегеря Уклонского. Походный ужин не затейлив: два блюда; стало быть, он недолго продолжался, но россказни Уклонского заставили просидеть за столом лишнее время, а может быть, и нужно было продлить ужин и для других целей. Генерал после ужина сиживал за столом всегда подолгу; тут бывали разные шутки, россказни и анекдоты; но на сей раз ничего подобного не было, и когда мы встали и люди убрали посуду, то генерал, обратившись ко всем, сказал: "Господа, вы с походу, вероятно, спать хотите, то покойной ночи!" Все стали расходиться.

Под квартиру нам отведена была одна большая комната, но без всякой мебели; нам постлано было на полу, и, чтобы удержать подушки, наши переметные чемоданы были приставлены к головам. Так было и у постели Грибоедова.

Мы с Жихаревым разделись и легли. Сергей Ермолов раздевался, но, по обыкновению, спорил с Грибоедовым и защищал Москву, которую Грибоедов, как и всегда, клеймил своими сарказмами. Грибоедов не раздевался. Вдруг отворяются двери, и является дежурный по отряду полковник Мищенко, но уже в сюртуке и шарфе, точно так и дежурный штаб-офицер Талызин, а за ними фельдъегерь Уклонский. Мищенко подошел к Грибоедову и сказал ему: "Александр Сергеевич, воля государя императора, чтобы вас арестовать. Где ваши вещи и бумаги?" Грибоедов весьма покойно показал ему на переметные чемоданы, стоявшие в голове нашей постели. Потащили чемоданы на средину комнаты. Начали перебирать белье и платье и, наконец, в одном чемодане на дне нашли довольно толстую тетрадь. Это было "Горе от ума". Мищенко спросил, нет ли еще каких бумаг. Грибоедов отвечал, что больше у него бумаг нет и что все его имущество заключается в этих чемоданах. Переметные чемоданы перевязали веревками и наложили печати Мищенко, Талызин и Уклонский, у которого оказалась при часах сердоликовая печать. Потом полковник Мищенко сказал Грибоедову, чтобы он пожаловал за ним. Его перевели в другой офицерский домик, где уже были поставлены часовые у каждого окна и у двери.

Как мы ни устали, но провели эту ночь почти что без сна.

Наутро мы проводили Грибоедова до кургана [9]. Прощаясь, он повторял нам: "Пожалуйста, не сокрушайтесь, я скоро с вами увижусь". Так и было: он приехал назад в Тифлис из Петербурга в начале сентября этого же года.

Тут нужно возвратиться к арбе с нашими вещами. Урядник Рассветаев ловко исполнил возложенное на него поручение. Он отыскал арбу, вывел ее из колонны и заставил быков скакать, так что очень скоро прибыли наши люди к назначенному нам флигелю. Тут встретило наших людей приказание елико возможно скорее сжечь все бумаги Грибоедова, оставив лишь толстую тетрадь — "Горе от ума". Камердинер его Алексаша хорошо знал бумаги своего господина; он этим и руководствовал, и не более как в полчаса времени все сожгли на кухне Козловского, а чемоданы поставили на прежнее место в арбу.

Так совершилось это важное для Грибоедова событие, и потому-то он нам на прощание с такой уверенностью говорил: "Я к вам возвращусь". Сего, конечно, не случилось бы, если бы бумаги его уцелели. Да это дело прошлое; но нужно бы Грибоедову это помнить и быть благодарным. Но не так вышло, а совершенно противное.

В сентябре 1826 года я был командирован по службе на Кавказскую линию. Въезжая на казачий мост в Коби, я встретил Грибоедова на его обратном пути. Из Москвы он ехал вместе с Денисом Васильевичем Давыдовым. Долго я просидел с ними; но этот случай подробно рассказан Денисом Васильевичем в его "Записках", изданных в Лейпциге [10]. Говорено было немало, да ума–разума не стало! Старинная поговорка.

Последнее слово о Грибоедове. Его товарищи не любили; у него был характер непостоянный и самолюбие неограниченное. Вот для образца один случай. Когда, по приезде в станицу Червленную, он еще жил у меня в хате, раз приходит к нам Сергей Ермолов, и, разумеется, разговор перешел на Москву. Ермолов хорошо знал по Москве Степана Никитича Бегичева и спросил Грибоедова, как он мог с этим увальнем и тюфяком так подружиться? Грибоедов с живостью отвечал: "Это потому, что Бегичев первый стал меня уважать". А потом он же вывел этого своего друга на сцену в "Горе от ума" в лице Платона Михайловича [11].

Изо всех действовавших лиц в настоящем событии я один остался в живых и что написал, то написал верно.

П.М. Сахно–Устимович. Из "Описания Чеченского похода. 1826"