А потом изучу испанский... - [5]

— Врешь! Он погиб геройской смертью.

— Сама врешь! — надула губы Ширя-штык и заторопилась рассказать мне то, что каким-то образом ей удалось подслушать у взрослых: как оказалось, отец не разбился на своей «Яве» на Кавказе. И приехал он туда не на сборы, а для того, чтобы показать Таньке солнечную Грузию. Танька, говорят, в сорочке родилась: ее выбросило с заднего сиденья на развесистую крону какого-то дерева, и она отделалась легкими переломами и ушибами. Отец пострадал больше. Долго лежал в больнице, но теперь уже все в порядке. Жив и здоров, живет с молодой женой Татьяной в той же Гагре.

Ширин острый, как штык, нос аж дергался от удовольствия, когда она сообщала мне все эти подробности. Ох, как мне хотелось съездить по этому противному длинному носу.

Но я сдержалась.

— Врешь, — сказала ей холодно. — Мой отец погиб во время ралли. В Индонезии, близ вулкана Килиманджаро.

— Это ты врешь, Килиманджаро в Африке. — Ее узкие глазки сделались еще уже.

— В Индонезии тоже есть, надо бы знать. Недаром у тебя по географии сплошные пары с натяжкой… — Мне даже удалось усмехнуться. — Отец был лидером международных соревнований. Но один из иностранцев, Ли-Чхи, кажется, сделал завал. Отец перескочил, но его стало крестить на колее. А потом подсекло на льду. Слетела цепь, и его поволокло: мотоцикл впереди, а он под ним, на льду…

— Врешь! — завизжала Ширя-штык. — В Индонезии — и лед?! Врешь!

— Дура, это же международные соревнования: искусственный лед. Специально сделали. Чтобы повысить степень сложности.

Я вынуждена была изворачиваться и терпеть перед собой Ширю-штык. Все потому, что они мне ничего не сказали. Ни мать, ни отец. Ведь он мог бы прийти, взять меня на колени и сказать: «Понимаешь, Юлька, так уж получилось: крутой поворот». И я бы все поняла. И, может быть, даже простила. Ну пусть бы не сразу, потом… Во всяком случае, это было бы честно. И достойно лучшего гонщика. А не так унизительно, как теперь…

Но отец не пришел и не сказал. Скрыл. Значит, соврал и предал! А мне теперь нужно бороться за его честь.

— …а еще там было два трамплина и два поворота. Его подсекло на последнем круге, и он лег на лед, бензин из бака вылился прямо на отца. Одежда на нем воспламенилась от случайной искры, и в считанные минуты его не стало, — продолжала я разворачивать перед Ширей картину его геройской гибели. Ширя и не верила и в то же время верила: стояла и обалдело хлопала своими щелочками. — А его прах, по его желанию, развеяли в море, а часть утопили в реке. В этой… Гвадалквивир.

— Врешь! — завизжала Ширя-штык. — Гвадалквивир в Испании. Еще песня такая есть!

— Ну и что? В Испании, конечно. В Андалусских горах. Отец всегда любил Андалусские горы. Посмертно его наградили орденом «Почетного легиона». А нам с матерью до сих пор поступают соболезнования от друзей и знакомых покойного со всего мира. В частности из штата Виргиния. А вчера принесли конверт с королевской печатью…

— Врешь! Все врешь! — Ширя вопила на всю улицу.

— …на английском языке. В письме, в частности, говорится: «Dear Mrs, Miss Slavin, I was so very shocked to hear of the sorrow that has come to you…» Понятно? Нет? Ладно, скажу то же самое по-французски. «Mon chaire petite ami Юлька, Jesvis tres hevrevx… non, tres manevrevx…» Теперь ясно? Опять нет?! Тупая же ты, Ширя! Ладно, переведу. На нашем родном языке это означает, что ты, Ширя, подлая врунья! Нахалка и врунья! Теперь поняла?

Я повернулась и твердо пошла прочь.

Мать до сих пор и не подозревает, что мне все известно. Если бы она только знала, как трудно мне было сдержаться и не расцарапать Шире лицо. Если бы она знала, что я с честью выдержала эту схватку и вышла победительницей: ведь я отстаивала и ее, Ирины Славиной, достоинство.

Но она ничего этого не знает. Продолжает врать. И предавать меня. Вначале — отец, теперь — мать. Ну, ничего, я им когда-нибудь скажу, все скажу, что я о них обо всех думаю. На русском, французском, английском и испанском — на всех языках славяно-романо-германской группы. А если не поможет, то выучу еще и эсперанто…

Белик вдруг остановился и уставился на меня во все глаза.

— Прости, Белик, это не к тебе относится. Тебе я хотела сказать совсем другое: ты мировой парень, Белик. А еще… — Я задумалась, что бы еще сказать ему такое возвышенное и красивое. Но вместо этого почему-то вдруг предложила: — Зайдем в магазин? Я там вчера орешки видела, ты их любишь.

У прилавка очередь, но мы встали: время-то все равно девать некуда. Интересно, вернулась мать домой? Или, чего доброго, побежала в секцию?

— Вы последняя? — поинтересовался кто-то сзади.

— Да, — обернулась я и увидела что-то ослепительно прекрасное. Чачина мать в серебристо-белом. И собачка, стоящая рядом, тоже серебристо-белая. Все в стиле! Только мужчина, которому она отдала поводок, в синем. Наверно, ее муж.

Собачка тявкнула, но «серебристая леди» пригрозила ей, и та послушно замолчала. Странно, что продавщица не орет, как обычно: «Уберите пса! Совсем обнаглели: в магазин с собаками прутся!» Уважает.

— Здравствуйте, Марина Михайловна, — приветствовала я ее и толкнула Белика: мол, будь вежливым. Но Белик, как обычно, молчал.