А может, все это приснилось? - [9]

От Дели до Хардвара, как я узнала из путеводителя, 222 километра. Дорога проходит через пять городов — Газиябад, Модинагар, Мирут, Музаффарнагар и Рурки. Они мало чем отличались друг от друга. А может, так показалось, потому что мы не останавливались и из машины не вылезали. Каждый город начинался одинаково — спидбрейкером, большим наростом на асфальте, который принуждает машину сбросить скорость. А если скорость вовремя не погасить, то машина взлетает на метр вверх, как с трамплина, и не очень мягко приземляется, оставляя за собой на дороге часть деталей. При въезде и выезде из города — авторемонтные мастерские и столовые для водителей грузовиков. Потом — длинная главная улица города, заставленная лавками, заваленная товарами, перекрытая спящими коровами. Слева и справа на протяжении всей улицы — маленькие храмики, фигурки святых, украшенные живыми цветами. Вдруг срочно надо что-то попросить у бога? В воздухе дым, запах прогорклого масла, навоза, выхлопных газов, сандалового порошка. А в конце улицы — опять автомастерские и традиционный прыжок со спидбрейкера. Город позади...

Святыню Хардвара — купальню Хар-ки-пури — было уже трудно разглядеть в сумерках. Внизу, у самой воды, горел фонарь, и его неровный желтый свет отражался в дрожащих волнах. Белый мрамор набережной тускло поблескивал. Кто-то шумно плескался и отфыркивался. Солнце уже давно зашло. Слух в темноте обострился. Можно было только догадываться, что происходит внизу у воды.

— Спустимся? — спросила я.

— Лучше утром, а то еще наступишь на кого-нибудь, — сказал Никита, и я, напрягая зрение, увидела, что вся лестница, ведущая к воде, была занята спящими людьми, которые оставили для прохода лишь узкую тропку.

Пройти к Гангу утром оказалось еще труднее, чем вечером. Больные, прокаженные, наскакивали один на другого, а все вместе на тебя, требуя подачки. Несчастных, совсем съеденных лепрой, без ног и рук, на маленьких тележках возили другие, менее пострадавшие от страшной болезни. Они протягивали руки, выставляя напоказ завязанные грязными тряпками обрубки пальцев, и при этом требовательно кричали что-то. Мне казалось, что если до меня кто-нибудь дотронется, то я лягу и тут же умру от ужаса перед неизбежной участью. Но никто не дотрагивался, только кричали: «Сааб! Мэм-сааб! Бакшиш!» — и снова демонстрировали свои изуродованные тела.

Я старалась не смотреть по сторонам и продвигалась за Никитой вниз по ступенькам, к воде. Пройдя наконец сквозь строй нищих, мы подошли к реке. Ступеньки уходили прямо под воду. Вдруг за нами раздался топот босых ног, и я успела разглядеть что- то большое, летящее в воду. Это «что-то» вынырнуло и оказалось толстым мужчиной, лицо которого выражало ужас, счастье, страх, радость и торжественность одновременно. Ехал, наверное, издалека, специально, чтобы окунуться в Ганге и смыть с себя все грехи, накопившиеся за много лет.

Я решительно направилась к ступеням.

— Ты куда? — спохватился Никита.

— Я только воду потрогаю.

Вода была холодная и тяжелая. Казалось, ее можно взять в руку и она не вытечет. В нескольких шагах от себя я увидела мальчишку, стоящего по пояс в ледяной воде. Он стоял, согнувшись, и смотрел в ведро без дна, которое было наполовину погружено в воду. Мальчишка внимательно разглядывал дно и, когда находил монетку или еще что-то, аккуратно подбирал, опускаясь иногда в реку с головой. Неподалеку от него стоял другой паренек с ведром, за ним еще и еще. Они постоянно нагибались, собирая со дна «улов», и опускали его в большую набухшую сумку-карман у пояса. Мальчишки медленно двигались вперед, и у каждого, вероятно, была своя вотчина, за пределы которой он не смел переступить, но и к себе никого не пускал. Они зыркали друг на друга исподлобья, как звереныши.

Я выпрямилась и огляделась.

Хардвар, священная купальня, Ганг были освещены ярким солнцем, краски были сочными, по-восточному богатыми, на запястьях индианок сверкали украшения, душно пахли подвядшие цветочные гирлянды.

От воды тянуло холодом и свежестью, как из колодца, и вся река была похожа ка громадное, живое существо, сильное и могучее, но чуть притаившееся и притихшее в этот жаркий час утра.

Кашмирская шаль

— Да, я вас понял! Понял! Сообщу через два дня! Послезавтра! Думаю, что будет готова на следующей неделе. Не слышу! Все, до свидания! — Никита повесил трубку и вытер пот со лба.

— Ну что?

— Заказали статью, которая, кстати, тебя очень заинтересует. И в прямом, и в переносном смысле. Про кашмирские шали, если я правильно понял.

— В Кашмир поедем?

— Времени нет. Просили в конце той недели уже готовую статью продиктовать. Собирайся, поедем сейчас же в Кашмирский торговый центр. Чего тянуть?

К вечеру, когда солнце едва виднелось за деревьями, его присутствие все равно чувствовалось повсюду. Каждый дом, нагревшись за день, дышал жаром, словно печка. Разморенные и усталые от зноя люди шли медленно и осторожно, не ускоряя шага даже перед едущими машинами. И водители вели машины не так быстро, как утром, а будто бы по инерции, чтобы лишний раз не нажимать на тормоз.

Добраться до улицы импориумов — улицы торговых центров всех индийских штатов — было нелегко через всю эту вечернюю жару, едкую раскаленную пыль, толпы людей, идущих с работы или ожидающих вечно переполненные автобусы. В такие часы все магазины обычно пустынны. Импориумы тесно жались друг к другу и в то же время старались перещеголять один другого богатыми витринами и необычными входными дверьми-воротами, огромными для таких маленьких магазинчиков и удивляющими своей росписью, чеканкой, резным деревом и литыми медными украшениями. Такая дверь должна вести во дворец, замок или по меньшей мере в тронный зал. Но за массивной дверью кашмирского импориума оказался довольно скромный и уютный, отделанный мягким серым ковром магазинчик. Большая закругленная лестница вела наверх. От нафталиново-сандалового запаха хотелось чихать. Продавцы, шумно обсуждавшие что-то, тотчас замолкли, увидев возможных покупателей, приветливо поздоровались и встали по своим местам.