А море шумит… - [2]

— Можно ли подходить, товарищ капитан-лейтенант? Дует, как шальной… Волна крутая!..

— Подходите к берегу, товарищ Семин! — спокойно повторил Белогорцев. — Проверьте телеграфы. При подходе к берегу корабль одержим ходом — оба полный назад…

Темнота все еще скрывала берег, но мы ощущали его близость. В ходовую рубку доносился гул прибоя, который нарастал с каждой минутой. В воздухе, как чайки, носились хлопья пены. Впереди проглянула извилистая белая лента, тающим кружевом она очертила кромку берега. Громадная волна подняла корабль.

— Стоп дизеля! Оба полный назад!..

Корабль задрожал от огромного напряжения и… замер на месте. Из его раскрытого чрева в кипящее море уже плюхались бронетранспортеры. Командир наш стоял на правом крыле мостика и руководил высадкой десанта. И вот тут-то все случилось. Радист морских пехотинцев матрос Федотов, с которым я незадолго до того познакомился, оказался вдруг за бортом. Бронетранспортеры уже приближались к берегу, а Федотов барахтался возле корабля. Он, наверное, испугался, что долго не продержится с аппаратурой на плаву, и стал звать на помощь…

Миг — и штормтрап за бортом. Федотов ухватился за него, стал подтягиваться, но тут налетела очередная волна — и радист снова скрылся под водой.

— Колосов!.. — услышал я голос командира и, поняв, что от меня требуется, прыгнул в воду.

Когда мы с Федотовым вынырнули, корабль удалялся. И хорошо — иначе под винты можно угодить. Откуда-то издалека, сквозь рев ветра, долетел голос капитан-лейтенанта:

— К берегу… плывите!..

Мне и без того было ясно, что самое лучшее для нас — выбраться на берег, но до чего же это тоскливо — видеть, как удаляется твой родной корабль…

Десантники уже вели бой с «противником», когда мы с Федотовым, держась за руки, выходили из воды. Корабли отошли мористее и через голову десанта артиллерийским огнем обрабатывали прибрежные высоты. Громовые раскаты сотрясали воздух, в светлеющее небо взметались огненные смерчи, по всему побережью стрекотали автоматы и пулеметы. А потом к этой разноголосице присоединился гул моторов. Он нарастал, приближался, низкий, давящий, пригибающий к земле, и мне стало не по себе. Зато Федотов, как только ступил на твердую землю, сразу преобразился. Наши роли теперь переменились: из опекуна я превратился в подопечного, притом, честно говоря, довольно жалкого.

Короткими перебежками мы догоняли атакующих. Федотов мчался через препятствия, как барс, зато я был мокрой курицей. Сырая одежда сковывала движения, ноги мои цеплялись за колючий ежевичник, я падал, чертыхался, вскакивал и снова падал.

— Ты что, матрос, по земле ходить разучился? — сердито спросил Федотов.

«Забыл, каким ты был в воде?» — подумал я с обидой, потирая ушибленные колени и локти. Уже не было сил бежать дальше, когда Федотов сказал:

— Слушай, Михаил! Оставайся здесь с гранатометчиками, а я махну искать комбата. Сам понимаешь, радист при командире должен находиться, а с тобой я до ночи не доберусь к нему… Эй, Джураев, приюти у себя моряка!..

Только теперь я разглядел лежащего неподалеку сержанта с гранатометом в руках. Он обернулся, приветливо произнес:

— Салям алейкум!.. Граната моя бери, помогать будешь танки бить. Лопата тоже бери — окоп тебе сделаем. Я помогать буду..

Сержант дал мне две гранаты и, перевалившись на бок, ловко заработал малой лопатой. Я тоже для виду ковырял землю, с тоской поглядывая в сторону берега. Там начинал светлеть горизонт. Чуть заметная слабенькая белая полоска отделяла небо от моря. Она ширилась на глазах, светлела и делалась вишнево-красной. Еще несколько минут, и небо стало золотым. Ярко очертились контуры облаков. Но море еще оставалось темно-серым. Потом появилась красная ниточка, она росла, превращалась в огненную горбушку, и вдруг из-под тучи необъятным пламенем вырвались лучи. Все сразу кругом ожило, небо стало голубым, море — зеленым. Огненно-красное, в легкой дымке солнце тоже менялось. Сначала к желтому, потом к белому горячему.

Странно как-то все устроено в природе: недавно лил дождь, небо было запятнано тучами, и вдруг все куда-то исчезло. Природа любит целесообразность и все уравновешивает по своим законам. А человек?.. Человек, пожалуй, необычнее всего на свете: необыкновенней летних зорь, морских рассветов, быстро летящего облака, окрашенного первыми лучами солнца… Только одинокому человеку нельзя понять смысла и цели своего существования. Необыкновенным он становится, когда приникает к общности людей и через них — к природе и миру.

О многом, очень многом надо было мне подумать и многое разглядеть, прежде чем прийти к такой мысли. И мысль эта пришла потом, чуть позже. А пока что я наблюдал, как Джураев оборудовал окоп. Замурзанный и раскрасневшийся, он стоял на коленях и прикрывал зелеными ветками дымящуюся паром горку мокрой земли. Прищур узких глаз придавал его лицу мудрую задумчивость, а губы готовы были в любое мгновение распуститься в улыбке.

— Пожалуйста, окоп твоя готов! — засиял Джураев. — Занимай свое место!

На меня вдруг нахлынуло чувство еще не осознанной близости к этому совсем незнакомому парню, а вместе с ними чувство стыда… Я торопливо вонзил лопату в стенку окопа, но сержант остановил меня: