A moongate in my wall: собрание стихотворений - [24]
Шрифт
Интервал
посетить мой дикий уголок.
Только даже если это случай,
и серебряные крылья их
унесутся в розовые тучи
от убог их берегов моих —
я не стану плакать, сожалея:
пусть ушли — они ведь были тут, —
вот, и небо сделалось светлее,
и цветы душистее цветут.
177. «В Великий пост я буду в черном…»[109]
В Великий пост я буду в черном,
верна обряду своему,
молитвы петь в хору соборном —
и глаз к тебе не подыму.
Я буду спать на голых досках
и жить на хлебе и воде, —
и стану вся прозрачней воску,
тростинки ивовой худей.
И если не случится дива,
и вдруг не победит мечта,
ты скажешь: как я некрасива,
угрюма и совсем проста!
178. «Мне черной ночью снится иногда…»
Мне черной ночью снится иногда,
в глубоком сне, на самом дне сознанья,
холодная, зеленая вода
и кораблей высоких очертанья,
и я дышу и чувствую в груди
соленый, острый ветер океана,
и в сером небе вижу впереди
одну звезду, поднявшуюся рано,
и, кажется, что счастье — в той звезде,
что можно перестать просить о чуде
и что никто, никто уже. нигде
мне больше нужен никогда не будет.
179. «Да, я зову тебя в бреду…»
Да, я зову тебя в бреду:
мне сон приснившийся отраден —
хоть Бог берет большую мзду
с того, кто так упрям и жаден.
Ведь если дни мои скупы
на то, что мне всего милее,
и надо браться за шины
из-за цветка, что в них алеет,
я все отдам, что мне велят,
не дрогну перед высшей платой, —
за тень, за звук шагов, за взгляд —
и буду все-таки богата.
180. «Нам скорбь великая дана…»[110]
Нам скорбь великая дана,
и мы ее несем, как знамя,
дорогами слепыми сна,
который тянется веками.
Настанет мир, взойдет зерно,
в лесах родится дичи много,
все будет людям прощено,
и станут люди славить Бога.
Но мы останемся одни:
за серым пологом тумана
горят огромные огни
земли, не нам обетованной.
181. «Слишком рано. Боже, повяли…»[111]
Слишком рано. Боже, повяли
голубые в саду цветы —
слишком рано звезды опали
с голубой Твоей высоты!
На кусту, что обнят печалью,
соловей замолчал во мгле, —
точно Ты железной скрижалью
заповедал горе земле…
Боже, Боже, темно в долине,
опустел сиреневый сад —
неужели никто отныне
ничему на свете не рад?
182. «В твоих глазах — высокие хоромы…»[112]
«… Only thine eyes remained:they would not go — they never yet have gone.»Edgar Alan Poe
В твоих глазах — высокие хоромы,
несчитанных сокровищ подземелья,
цветущие сады, моря и реки,
и голубых далеких гор вершины,
далеких гор отроги и ущелья,
где сладко пахнет медом и цветами.
И дно великолепное морское
в твоих глазах: к нему ни разу солнце
не снизошло, не трогало жемчужин
и белых анемон не золотило.
И лес старинный… И звездой зеленой
огромное окрашенное небо,
и шепот трав вечерних, и в оврагах
бегущая серебряным потоком
вода — в глазах твоих.
А часто у людей бывают
глаза — стеклянные шары пустые,
в которых отражаются снаружи
дома, глядящие рядами окон,
идущие толпой другие люди,
и блики электрической рекламы.
183. «Случайный взгляд куда-то вбок…»
Случайный взгляд куда-то вбок,
минута — встреча — в сердце пенье,
и вот, уже готов предлог,
чтоб загорелось вдохновенье,
О, как наивна я, смотри!
Мне, взрослой, скучной и серьезной,
уже приснились фонари
какой-то фьесты грандиозной.
Но если даже я смешна,
ведь разве не завидно это,
какая малость мне нужна,
чтоб целый день заполнить светом!
184. «У тебя миндальные сады…»[113]
У тебя миндальные сады
по краям берилловой воды,
у тебя цветные фонари
освещают праздник — до зари.
Для тебя у девушки любой
вспыхнет сердце искрой голубой.
Знаю: волны на море зеленом
не докатятся к тебе со стоном
и, ласкаясь у твоей руки,
не передадут ничьей тоски.
Ты сейчас не помнишь никого,
ты сейчас не слышишь ничего,
в эту томную глухую ночь
ты не можешь мне помочь.
185. «Ты, Лилит, спустилась по ступеням…»
Ты, Лилит, спустилась по ступеням,
ты, Лилит, себя не пожалела,
ты сошла туда, где жили тени,
чтобы обрести, кого хотела.
Отдала светящиеся крылья,
звездную тиару, что сверкала,
сделала последнее усилье —
опустила даже покрывало.
Все — по приказанью тех, оттуда,
чтобы только увидать, что надо,
и стояла, все еще — как чудо,
и ждала желанную награду.
Ну и что же, ты его узрела,
своего архангела во плоти,
у него изломанное тело,
крылья потемневшие в лохмотьях.
Ты, сама ушедшая из рая,
бросившая небо добровольно,
что же, от тоски своей сгорая,
ты не скажешь, что теперь довольна?
186. «Из тишины, из темноты…»[114]
Из тишины, из темноты
вздохнули сладкие цветы,
где капли белые луны
на венчиках видны.
В глубокой дреме старый сад,
и черных лип усталый ряд
недвижен, точно строй солдат,
и даже птицы спят.
И только белая луна
сползла туда, где два пятна —
две клумбы белые взросли
из дремлющей земли,
и от упавшего меча,
от лунного луча
блаженно дрогнули цветы
из темноты.
187. «Луч заката играет на пальме…»
Луч заката играет на пальме,
в игрушечном хуторе между гор.
Старый японец в серой тальме
вышел гулять в свой двор.
Рядом в окошко глядит японка,
глаза у ней — вишенки, ротик ал,
точно художник очень гонко
куколку разрисовал.
Смотрят на речку, зеленый берег,
смотрят, как день сменяет мгла, —
и Бог их не тронет, — Он им верит:
они никому не сделают зла.
188. «Лес лиственный и вместе хвойный…»[115]
Лес лиственный и вместе хвойный
и, затерявшись между скал,
пруда зеленого провал,
такой глубокий и спокойный.