...А до смерти целая жизнь - [7]

Да, еще не так далеко то время, когда ты был мечтой, еще ближе то время, когда ты был рядом, а что сейчас?! Сейчас нужно набраться терпения и ждать, ждать… два долгих года. У тебя возникает вполне закономерный вопрос: смогу ли я ждать? Да, я сейчас все смогу, лишь бы ты был всегда. У меня после твоего отъезда такое ощущение, как будто я что-то потеряла, наступила какая-то пустота. Мне иногда начинает казаться, что тебя не было, а был сладкий сон. И вот я проснулась, и все исчезло. Но нет, это было не видение, ты был рядом, и я, может быть первой раз в жизни, была счастлива…

Пожалуйста, не улыбайся скептически, прочитав это письмо. Просто я пишу все, что думаю и чувствую. Вот и все».

Из-за твоего плеча я вижу то, что пишешь ты, отвечая:

«…А теперь я буду ругать тебя. Скажи, ну зачем ты думаешь, что я могу «скептически улыбаться», читая твое письмо? Напрасно ты так думаешь. И напрасно боишься писать «твоя».

Да, моя!!! Я тебя никому не отдам. Никогда в жизни. Слышишь? Пиши, что ты моя, хоть я это и так знаю, все равно пиши.

Я очень рад, что тебе правится моя мама. И ты ей тоже нравишься. Я по дурости своей забыл сказать это тебе на вокзале. Мама о тебе очень хорошего мнения. Отец — тоже. Только ты не зазнавайся! Не зазнаешься?

Татьянка, скажи мне хоть раз, что я дурак. За то, что паписал двумя строками выше…

P. S.Перечитал твое письмо и вспомнил, что не ответил насчет фотографии. Видишь ли, в чем загвоздка: я чуть-чуть поморозил щеку, и вид у меня не совсем солидный. Но уже скоро все пройдет. Не беспокойся…»

Ну конечно. Ты всегда всех успокаиваешь. И Татьянку и нас. Все хочешь, видно, представить нам твою армейскую жизнь как самое разобыкновенное житье-бытье, в котором помянутое событие с печкой — едва ли не высшее из возможных ЧП. Только теперь, когда я знаю, как все напряжено до предела и опасно в солдатской твоей судьбе, мне сполна открывается и сила твоего юмора, и сила твоего оптимизма.

Итак, ты пишешь Татьянке, что веришь ей потому еще, что знаешь: она три года берегла чувство к тебе, берегла без всякой надежды на ответное, когда ты ни о чем еще не догадывался… Но не стану забегать вперед.

«20 января.

Знаешь, мне сейчас, после всего, что случилось, как никогда, хочется жить. Странное чувство, и я не знаю, откуда оно появилось: я стал все чаще и все больше задумываться над жизнью. Не знаю, хорошо это или плохо, но так оно и есть. И еще одна странность пробудилась во мне — любовь к стихам. Сейчас в свободное время читаю, вернее, десятый раз перечитываю сборник стихов финской поэтессы Катри Вала «Далекий сад». Читаю и думаю о тебе и хочу, чтобы ты вместе со мной читала эти стихи. Знаешь, я вышлю скоро тебе эту книгу, вышлю, как только начитаюсь до умопомрачения. И даже если не начитаюсь, все равно вышлю, потому что хочу, чтобы ты ее прочитала обязательно.

И еще одну книгу читаю попутно — «Об искусстве жить». Читаю потому, что сейчас, повторяю, как никогда, хочется как можно полнее и полезнее жить.

Татьянка… Скоро ли я увижу тебя?

Скоро, не так уж много осталось… 572 дня. Не пугайся, это не много по сравнению с тем, сколько прожито и сколько еще будет прожито. Не загадываю, но для тебя хочется жить вечно…»

«20 января.

Здравствуйте, дорогие…

Получил позавчера мамино письмо. Второе по вашему счету и первое — по моему. Предыдущее письмо не получил по причине, мне не известной. Работаем потихоньку, два раза уже успели смотаться на ночные «шабашки». В общем, жизнь идет, нельзя сказать, чтобы хорошо, но и не так уж плохо. Недельки через две, когда очнусь окончательно, может быть, еще лучше пойдет».

Все сравниваю я эти письма, написанные в один и тот же день, — Ей и нам. Будто разные люди писали. Нам — спокойное, какое-то очень домашнее. Даже упоминание о новых ночных авралах не нарушает домашности его ритма. В нем, этом письме, ты такой, каким я тебя знал всегда: привычный, знакомый, даже, кажется, во всем предельно ясный… А в письме к Татьянке ты открываешься мне с другой, неожиданной и пока не известной мне стороны. Словно впервые заглядываю я в тот сложный мир, который обнаружу позднее и в других твоих письмах и дневниках, внутренний мир человека, стремящегося постигнуть искусство жить, искусство, в котором еще мало кто достигал совершенства. Из домашнего письма и не узнать бы, как трудно тебе и с каким нетерпением ждешь письма от Татьянки. Оно уже идет к тебе, но ты о нем не знаешь пока, слишком долгая у него дорога, а мне теперь дана власть сократить эту дорогу. Вот…

«Милый мой, наконец-то пришло твое письмо, нет, не одно, а два. Саша, я что-то не пойму вот это: «…мне сейчас, после всего, что случилось, как никогда, хочется жить». Что ты имеешь в виду, говоря «случилось»?.. Нашу встречу, не так ли? Но тогда почему «случилось»? Впрочем, для тебя это в самом деле случайность…

И почему ты считаешь любовь к стихам странностью? Тогда я — совсем странный человек: я очень люблю стихи. По-моему, человек, который не любит стихи и музыку, живет очень скучно и бедно…

И ты еще набрался смелости спрашивать, жду ли я тебя. Любимый, я буду ждать столько, сколько нужно, только бы было чего ждать…